Действия неразумного епископского слуги, брата Амброзия, грозят римской церкви большим ущербом. С расширением родства языческой знати с воинами святого креста может затрудниться достижение покорности здешних земель святому престолу с помощью меча, А тогда может и сократиться, если не вовсе иссякнуть, угодная господу военная добыча: кони, вооружение, скот убойный и молочный, хлеб и солод, попадающие в орденские хранилища. Уменьшится также приток воинов из-за моря, ибо какой же сын рыцаря или вольный человек из Саксонии, Вестфалии или другого герцогства встанет под знамена девы Марии, не будучи уверен в богатой добыче меча своего: в добрых конях, дорогом оружия, богатых одеждах, многочисленных стадах, обширных пчельниках, в невольницах и рабах?
Высокий господин и комтур!
Твой верный слуга припадет к ногам твоим, в глубоком почтении целует руку твою и просит:
Сделай так, чтобы церковники, подобные Амброзию, лишились возможности поступать неразумно и нести вред святому делу Рима! Ибо говорит господь: «И пошлю на тебя гнев мой, и буду судить тебя по путям твоим, и возложу на тебя все мерзости твои».
Язычников может смирить страх петли, боязнь горящей печи, волчьих и змеиных ям. Ибо сказано: «Рукою крепкою и мышцею простертою и излиянием ярости буду господствовать над вами».
Славен во веки веков господь наш и престол величия его!
Бенедикт из Ликсны
Год господень
1237
Глава шестая
Той ночью отец Андрей с сыном так и не уснули: разговаривали. Отец вспоминал пережитое, перебирал узловатую нить сожалений и бессилия, останавливаясь порой на своем толковании законов православия. Юргис же часто прерывал отца вопросами («В Византии, Царьграде великом, известны разные евангелия, не только те, что мы переписывали в монастырском скриптории. И в одном из них сказано: „Все люди суть рабы. Один — раб утех плотских, другой — стяжательства, третий — честолюбия, все вместе — рабы надежд, и все — рабы страха…“ Молодые, сильные люди из поселений отсиживались на задворках, когда охотники за рабами рыскали по домам?.. А катеградского книжника выдал его же звонарь?..»)
Вопросы эти сбивали отца с линии разговора, речь его начала прерываться и путаться, словно перетершаяся нить. И свелась в конце концов к потоку духовных наставлений.
— Господь являет могущество свое, воспитывая людей через страдания. Чтобы люди ощутили тяжесть грехов своих и покаялись. Чтобы жили век свой, почитая творца и тех, кого он в милости своей поставил управлять людьми.
— По Евангелию, по Христовым заповедям правитель людей должен быть добрым пастырем, — возразил Юргис.
Однако отец тщательно избегал в разговоре всего, что было связано с бывшим владетелем Ерсики Висвалдом.
— Все, что ни делает господь, — благо, — ответил отец. Встал на ноги, чтобы сразу же опуститься на колени перед образом святой заступницы храма.
Под утро Юргис прилег близ крепостных ворот. Опершись спиной о бревна воротной башни, он предавался думам, жалившим, словно пчелы. О том, что было. И — как было…
Сердце билось неровно, словно после кошмарного сна, когда с пробуждением исчезают видения и тени, когда, кажется, вот только он пил из родника, но не успел утолить жажды.
«Был ты как младенец на распутье, когда вокруг шумят гнущиеся от бури деревья. Когда нельзя ни глянуть по сторонам, ни обернуться, потому что известно: человека, стоящего в грозу на распутье и оглядывающегося назад, непременно поражает молния».
Из Полоцка духовным зрением отчий край виделся ему иным, чем теперь — въявь. Иными представлял людей в замках и поселениях, их дела и помыслы. Даже отец его — сколь далеким оказался он от того, любимого в детстве, укрепляющего людские сердца против всего чужеземного, против отступничества. Хоть бы не твердил он сейчас свои наставления! Не подталкивал бы к смирению, не выдавал бы хищную россомаху за желанного гостя, кроткого агнца; погубителей величия родной земли — за добрых людей! О чем молится он, призывая святых? И о ком?..