Поминал еще епископ смоленского попа Авраамия, который пустил в прочтение им самим сочиненную книгу и едва избежал костра. Отпуская Юргиса, Новгородец строго предупредил:
— Списывать! Только списывать, что задано!
Юргис понял: во времена, когда изливается чаша гнева господня, в нынешнюю пору вселенской смуты, когда земли еще вчера могущественного князя нынче попирают копыта завоевателей, — любая своя строка, если попадет она в руки недоброжелателей, становится опасной. В особенности, если там записаны совершившиеся события и сказано слишком мало слов, приятных для слуха нынешних правителей. Описание событий может стоить головы и летописцу, и тому, под чьим кровом оно сделано, и родичам их, и родичам их родичей, семье и всей братии.
Нынче описывать происходящее может осмелиться разве что сам игумен, либо пустынник, живущий среди зверей, отрешенно от людей. Нынче это так.
Но Юргис не в силах был удержаться не писать своего. Потому что нужно ему было высказать неутешную боль сердца, рассказать о судьбе родной земли, и нельзя было заменить это ни молитвой и постом, ни епископскими и настоятельскими поучениями. На клочках пергамента, что удавалось сберечь из отпущенных для переписывания листов, или же на кусках бересты Юргис должен был запечатлеть все, что знал о латгалах, селах и других племенах у Балтийского моря с того дня, как пристали к ерсикскому берегу погребальные лодки, как умер мучительной смертью в темнице правитель Висвалд. Записать, что произошло после того, как Юргис оставил родину.
Порою возникало него чувство, что он снова в руках тевтонских прислужников и, связанный, опутанный веревкой, ковыляет за лошадьми стражников по дороге в Круста Пиле. И что за спиной его укрывается некто, беспрестанно шепчущий на ухо: «Не быть тебе свободным, пока не напишешь повесть о своем времени».
Да, под рукой Симеона Новгородца переписчик книг Юргис, сын поповский из Ерсики, украдкой пишет в стенах Полоцкого монастыря заветное, свое.
Пишет славянскими буквами, но на понятном соотечественникам и, надо надеяться, доступном для будущих поколений языке. Как знать, может быть, окажется среди читателей и его, Юргиса, потомок. «У меня будет сын от тебя…»— сказала Марша.
В часы ночной бессонницы, когда к перемене погоды — к дождю, к метели или к зною — все члены тела, старые шрамы терзает боль, что свирепей разъяренного пса и которую нельзя унять ни отваром кореньев, ни нагретым камнем, обернутым в тряпицу, ни молитвами, — Юргис, метаясь в бреду, порой видит стройного парня с льняными волосами. Сына своего и Марши, сына, возросшего в далекой земле отцов.
Юргису кажется, что Марша выжила. Осталась жива в час гибели поселения. Проходившие Ерсикской землей торговые гости рассказывают: правители округов в пределах бывших земель Висвалда порой обмениваются захваченными у соседей пленниками и похищенными людьми, иногда целыми общинами, которые поселяют в опустошенных местах, среди чужеплеменных. Правители замков — немцы и породнившаяся с ними местная знать — уже сколько времени для усмирения людей обмениваются жителями своих поселений.
Как оклик с другого берега, — раздалось под церковными сводами заключительное «аминь». Склонились головы в черных скуфьях, взметнулись руки в широких черных рукавах, совершая крестное знамение, губы зашептали церковные словеса, издавна звучащие при богослужении. Потом монахи расступились, пропуская священника, и вышли вслед за ним.
Оказавшись вновь в своей келье, Юргис затеплил свечу, перелистал исписанные страницы Евангелия, ожидая, пока снаружи не воцарится полная тишина. Тогда, прикрывая свет, подошел к тайнику, где хранились его писания. Вытащил свободный кирпич, пошарил в углублении, извлек несколько берестяных и пергаментных свитков. Развернул один из них. Стал читать.
«Когда здешние жители стали выращивать яблони, саженцы самых сочных они сажали на могилах предков. Чтобы деревце росло под покровительством ушедших, пока не созреют плоды, не упадут на землю, не расколются и не вытечет из них сок — для лакомства предков…»
«В 1237 году католический епископ присоединил разбитый в битве при Сауле Орден меченосцев к Тевтонскому ордену. Орден стал подчиняться самому архипастырю католической церкви, папе римскому. В дальнейшем миссия христианского слова в балтийских землях была заменена миссией меча…»
«…В давние времена у границ латгальских земель сошлись дороги на восход и закат и обратно. При проходе и проезде торговых людей в замках Герциге копился подаренный Балтийским морем янтарь. Местный люд янтаря не ценил подобающе и продавал в далекие земли. Отдавал и менял за белую и красную медь, за звонкое серебро и другие пригодные для ковки металлы. Меди и серебра в Герциге скопилось весьма много. Обитавшие в Риге кривичские торговые гости рассказывают: только из Висвалдова наследства немцы собрали в замках и городах триста пятьдесят горшков чистого, еще не обработанного ремесленниками, серебра. И воз мешков с раковинами каури, пришедшими через руки арабов с берегов жарких полдневных морей; раковины эти латгалы и селы называли головками священных ужей…»