— Ну, чем порадуешь? Кто там еще скурвился, проворовался, погряз в пороке?
Голутвин осторожно распрямился в кресле. Годы давали себя знать: отложение солей, сколиоз, холецистит, Тело стало непослушным и, казалось, скрипело и скрежетало при всяком движении. До чего дожил: надо помогать рукой, чтобы забросить ногу на ногу. Стыд. Голутвин достал из ящика коробку с порошками, нащупал на телефонном столике стакан с водой. Запивая лекарство, брезгливо морщился.
— Такие дела, — сказал тяжело, с одышкой. — Послушай, Теремов, ты боишься старости?
Вопрос был задан с вызывающей прямолинейностью. Это показалось Теремову обидным. Как-никак почти шесть лет разницы. Голутвин мог бы и воздержаться от подобных вопросов.
— Я об этом не думал, — без энтузиазма ответил Афанасий Макарыч.
— Врешь. Мы все об этом думаем. Ты вроде года на три меня моложе?
— На шесть.
— Вот видишь. Хе-хе. — Голутвин скрипуче засмеялся. — А говоришь, не думал. Мои-то годы вон как помнишь. Значит, считаешь, Афоня. Просыпаешься каждое утро, и как укол бодрящего эликсира: я моложе Голутвина на шесть лет.
— Напрасно вы фантазируете. Ни о чем подобном я не думаю.
— Врешь. Только что тебе бояться? Это я старше, а не ты. Раньше мы как могли с тобой сказать вопреки всем неурядицам, подсиживаниям, наветам: «Шалишь, нас через бедро не бросишь! Мы еще посмотрим, кто кого». А почему мы так могли сказать, мой преданный Афанасий Теремов, а? Может, связи наши были тому гарантией? Нет. Какие связи? Выдернули с периферии, пихнули в громадное дело, как в реку бросили. А там — течение, омуты. А им наплевать — плывите, и весь сказ. Мы и плавать не умели, ведь не умели же, Теремов? Энтузиазм, дерзость, здоровье. И ничего больше. Ни-че-го! А сказать «шалишь!» могли. Теперь вот, — Голутвин обвел глазами громадный кабинет, посмотрел на свой стол, — одних телефонных аппаратов: наверх, вниз, в стороны — пять штук. Кто не знает Голутвина? Все знают. Считаются, ценят, боятся. Ранг, может, и не самый высокий, но порядочный, и регалий хватает. А сказать «шалишь!» не могу. И знаешь, почему? Нет у нас в резерве непрожитых двадцати лет, физиология не та. А у Метельникова есть. Вот ему я завидую.
— Кстати, они снимают актовый зал.
Теремов положил перед Голутвиным письмо объединения.
— Что это?
— Просьба о выделении средств на премирование.
— В связи с чем?
— Конец квартала. Освоили серийный выпуск морозильных шкафов.
— Разрешить. Посоветуйтесь с бухгалтерией. — Голутвин жирной чертой подчеркнул слово «разрешить». Этого ему показалось мало, он поставил восклицательный знак и размашисто расписался. — А ведь его затею кое-кто считал бредовой. А он возьми да и сделай. Вместо того чтобы строить новый завод, не сокращая программы основного производства, это, дорогой мой Теремов, подвиг! Хозяйственный подвиг во благо государства. Документы о награждении заслали?
Теремов почувствовал, что краснеет.
— Пятидесятилетие — не нормативный юбилей.
— Послушай, Афанасий, отчего ты его так не любишь? Он же умница.
— Мы заслали документы, заслали. Я просто предупреждаю о возможных сложностях.
— Ты не ответил на мой вопрос.
— Его ум коварен. Он живет в режиме вседозволенности. Для него не существует авторитетов.
— Мой дорогой Афанасий, таких, как Метельников, надо убедить. Приказ — это не только команда, но и программа действия.
— Хорошо, я скажу иначе: неискренний. Метельников — неискренний человек. Он легко лжет.
— Факт лжи — уже обвинение. Его надо доказать.
— Он упразднял из личных дел своих сотруднике и компрометирующие факты. Один из его сотрудников имел партийные взыскания, в его личном деле это не значилось. Мне точно известно, что подобные коррективы им были сделаны по совету Метельникова. Другой был даже исключен из партии и скрыл это.
— Речь идет о Песчаном?
— Точно так.
— Но он же у него не работает.
— Не работает, но работал.
— И потом не исключен, а не принят в партию. Я слышал, этим делом занималась партийная комиссия. Она сочла обвинение в адрес Метельникова необоснованным.
— В комиссии мнения разделились. Метельников все отрицал. Скорее всего на комиссию было оказано давление.
— Скорее всего, Афанасий Макарыч, это не довод. А деловые качества этих самых «запятнанных» людей? Ими кто-нибудь интересовался?