— Дайте мне чаю, — сказал я. На большее меня не хватило. А потом позвонил Бегемот. Бегемотом в объединении звали Адашина — директора пятого механического. Я так и не понял — сам додумался или кто-то посоветовал:
— Антон Витальевич, а что если в субботу отработать, а во вторник дать слабину?
— В каком смысле слабину? — не понял я. — Зачем?
— Ну как зачем? Ваш юбилей. Народ должен почувствовать.
Он ждет моего ответа. А я молчу. Молчу и думаю. Дурак или подлец? Первое — плохо, второе — так скверно, что и думать не хочется. Не из чего выбирать. И то и другое необратимо. Надо успокоиться, взять себя в руки.
Встреча с Голутвиным не состоялась. Мы съездили вхолостую. Ровно в девять я, мой главный инженер, руководитель группы монтажа и главный экономист стояли в приемной Голутвина. Секретарша, добрая, жалостливая женщина, уже по третьему разу предлагала нам чаю с сушками. Без конца заглядывали посторонние. Я повернулся к двери спиной, не хотелось ежеминутно отвечать на приветствия. И без того достаточно позора, не меньше часа уже сидим. Если что-то стряслось, мог бы и позвонить — не ждите. Спрашиваем: «Не звонил, не предупреждал?» Нет, не предупреждал.
С утра Голутвин был вызван к руководству, знал об этом вызове накануне. Никаких материалов по импортным поставкам не просил, никаких распоряжений о предстоящей встрече не давал. Помощник на свой страх обошел кабинеты замов, но и там ничего определенного узнать не смог. Не видели, не знают, не предупреждал.
Выразительная реклама доверительных отношений Метельникова и Голутвина. Мои сослуживцы украдкой поглядывают на часы, высчитывают по минутам размер моего поражения, участливо вздыхают, так же участливо придумывают на ходу чрезвычайные обстоятельства, которые не позволили Голутвину подтвердить репутацию точного человека. Единственное, что удерживало меня в этой приемной, скрашивало бесцельное ожидание, — факт отсутствия первого заместителя Голутвина. Он числился в отпуске. Это позволяло надеяться, что разговор с Голутвиным, случись он сейчас, обещает быть откровенным и конструктивным.
Мои подчиненные жили по своему иерархическому календарю, и каждый из них настоящую встречу соотносил с моим юбилеем, полагая, что обретает безошибочную информацию для размышлений: действительно ли их генеральный — человек Голутвина или это такой же вымысел, как и многое другое?
— Дальнейшее ожидание бессмысленно. — Я произнес это, ни к кому не обращаясь, но они поняли меня и поднялись.
На улице шел снег. Он падал вяло, необязательно, как если бы знал заранее, что лежать ему на этих улицах недолго. Растает, или сгребут в серые, грязные кучи. Их прихватит морозом, они так и останутся на всю зиму фрагментом местного рельефа. До этих дней всех пугало затянувшееся бесснежье. Нахлынувшие холода завладели природой внезапно и полностью, и уже думалось, что снег лежит давно, и всякие разговоры о бесконечной осени, похожей на раннюю весну, вряд ли относятся к нашему городу.
Я смотрел, как мои подчиненные идут сквозь этот негустой, неряшливый снег. Они оживлены, они не догадываются, что я стою у окна, наблюдаю за ними и на свой лад, по своим меркам расцениваю их оживление.
Нет, я остался не ради того, чтобы дождаться Голутвина. В приемную позвонил Теремов, поинтересовался, не уехал ли я, просил заглянуть.
Теремов располагался этажом ниже. Здесь властвовал свой стиль, теремовский. Говорят, что во время общего ремонта здания он настоял, чтобы коридор, где расположены его службы, был выполнен в мягких тонах. Все здание под мореный дуб, а теремовский коридор — в цвете спелой соломы.
Вообще-то Теремов был неплохим мужиком, и Метельникову до поры казалось, что они ладят. Именно Теремов поддержал кадровые перемены, которые Метельников провел в течение первых трех лет. Не занудствовал, не придирался по пустякам. Повертит личное дело в руках, подержит на ладони, будто взвешивает его, и скажет пророчески: «Смотри, Антон, сам, тебе с ним работать». — «Вас понял», — браво отвечал Метельников, и новый человек, получивший теремовское благословение, заступал на вахту. «Подчиняться — значит понимать», — любил говорить Теремов. И понимал, если не все, то очень и очень многое. Что Голутвин и Метельников родом с Урала; что в Голутвине патриотическая черточка обострена до крайности, он земляков поддерживает, опекает. И еще одна немаловажная заповедь: ежели ты любим начальством и помимо тебя его расположением пользуется еще кто-то — не соверши опрометчивого поступка, не заставляй начальство делать выбор между вами. Лучше половина любви, чем вся недоброжелательность.