Сумма штрафа, назначенного к выплате, была столь внушительной, что исключала какую-либо возможность замять конфликт. Если бы только штрафные санкции! Все двинулось по цепочке: нет проекта, нет реконструкции, значит, объединение лишалось возможности получать в будущем выгодные заказы. Нет выгодных заказов — нет основания для расширения производства. А значит, и наращивания мощностей нет. Ну, а нет мощностей — ничего нет: ни авторитета, ни кадров, ни зарплаты.
На следующий день после заседания арбитража Левашов заболел и в течение двух недель не появлялся на работе. Была ли это «дипломатическая» болезнь или потрясение оказалось основательным и Левашов почувствовал себя выбитым из колеи, не имело значения. История с провалившимся проектом была последней каплей. Сторонники Левашова, напуганные непредсказуемыми последствиями, с удивительным единодушием и поспешностью осудили его. Приказом по главку главный инженер был освобожден от своих обязанностей. Авторитетный Левашов, гениальный Левашов, несговорчивый Левашов превратился просто в Левашова Владимира Арсеньевича, 1932 года рождения, образование высшее. В послужном списке появилась новая запись: с такого-то по такой-то годы работал главным инженером машиностроительного объединения. От занимаемой должности освобожден на основании приказа по главку за номером…
В атмосфере разыгравшегося конфликта Левашов, плененный собственными амбициями, каждым последующим шагом лишь осложнял свои взаимоотношения с Метельниковым. Не в пример Левашову Метельников сохранял спокойствие и не дал себя увлечь эмоциональной перепалкой. Он настоял, чтобы в приказе по главку была изменена формулировка, и отставка Левашова выглядела уже не как отставка, а как перевод на другую работу, диктуемый целесообразностью производства.
С этого момента профессиональная биография Левашова складывалась противоречиво. Сначала он был оформлен переводом на небольшой завод. Предполагалось, что не более года он поработает в должности главного инженера (директор завода дотягивал последние месяцы), ну а дальше, как сказал начальник главка: «Дальше получишь завод и докажешь себе, всем докажешь — Левашов мог споткнуться, но упасть Левашов не мог». — «Не мог», — как эхо повторил Левашов и поехал на завод принимать дела.
Путь, начертанный начальником главка и игриво названный им двухходовой комбинацией, на практике оказался довольно тернистым. У Левашова сразу не заладилось с уходящим директором. Директор вроде бы не держался за место, охотно говорил о будущей пенсионной жизни, легко и трогательно предавался воспоминаниям. На его памяти инструментальный завод был третьим, а он не без гордости говорил, что, несмотря на все тяготы жизни — а он пережил и взлеты и падения, — из директорского седла его выбить не смогли. Он удержался в стременах. Это был добродушный, слегка сварливый, милый старикан, он знал по имени и в лицо всех рабочих завода, любил, оказавшись в цехе, посудачить о рыбалке, записать рецепт малиновой настойки, напроситься в гости. Он ждал с каким-то восхитительным умилением республиканской пенсии, хлопоты насчет которой отчего-то затягивались. Достойная биография не раз его выручала. Директор был не чужд человеческих слабостей, потому безропотно склонял голову, когда начальство мрачно вещало, адресуясь к нему лично: «Из ничего ничего и бывает». Это была натура, чуждая принципам Левашова, считавшего себя человеком, делегированным в эту жизнь от лица рационального и стремительного века. Впрочем, добродушный старикан оказался «вещью в себе»: за место не держался, но своим преемником видел совсем другого человека.
Он знал, что в главке вряд ли его послушают, зато на заводе Батя — а его звали умиленно Батей — сколотил приличную группу сторонников. На очередной конференции Левашова забаллотировали в состав партийного комитета. Он не собрал даже половины голосов — это было несправедливо, возможно, даже жестоко, но это было фактом. И упрямое желание Левашова не опускаться до этой реальной ситуации, а как бы вызвать обратное движение, подчинить ситуацию себе пока ощутимых результатов не приносило. Когда добрый старикан передавал ему дела в своем кабинете и сказал на прощание что-то о невозможности бегом, нахрапом пробиться в душу человека, к его сердцу, Левашов зло ответил: «Человек творит разумом, а не сердцем. Я пробиваю дорогу труда». Так они и расстались, не пожав друг другу руки. Старый директор, провожаемый толпой к машине, и новый — в одиночестве застывший у окна. На лице Левашова блуждала нервная улыбка, улыбка человека, уязвленного своей победой.