Метельникова Левашов соперником не считал. Следил придирчиво, так тому есть объяснение: думал, размышлял, как бы повел дело он, Левашов. А ведь он мог повести это дело. Мог. Но все до поры. Свои проблемы накопились. Завод. Бесконечное ожидание перемен. Он никого не винил в своих неудачах. И себя самого в том числе. Если можно так выразиться, он давал инженерное толкование событиям собственной жизни. Изображая ситуацию схематически, отставку с должности главного инженера объединения можно уподобить взрыву, который отбросил Левашова достаточно далеко. Новое назначение оказалось в радиусе досягаемости взрыва. И получил он его тогда, когда, увлекаемый инерцией, двигался совсем в другую сторону. Отсюда неудача на заводе. Его раздавил груз прежних потерь. «У меня не было передышки, — говорил Левашов жене. — Понимаешь, не было. Возможности организма, психики не беспредельны». Жена безропотно соглашалась. «Тебе было тяжело, — говорила жена. — Они тебя не поняли, не оценили». Нельзя сказать, что ее слова успокаивали Левашова, мирили с ситуацией. Сама жизнь, казалось, так запрограммировала, что Левашову, человеку достаточно незаурядному, суждено остаться белой вороной, что в этой жизни он не приживется. «Ты опередил время, Левашов», — терпеливо говорила жена. Он готов был ей поверить, хотя его и раздражала эта женская наивность. И все-таки, устремляясь взглядом в прошлое, вопреки собственным заверениям, Левашов не переставал думать о той, прежней своей работе. Конечно, он знал, как обстоят дела у Метельникова, хотя никогда не расспрашивал о них, не уточнял и даже, слушая случайный рассказ об удачах и неудачах Метельникова, напускал на лицо выражение крайнего безразличия. Левашов был умным человеком. Когда интересовались его мнением о тех или иных переменах в хозяйстве Метельникова, он легко распознавал первопричину вопроса. У него выработалось равное неприятие и тех, кто был в восторге от Метельникова, и заведомых хулителей, скрыто полагающих, что он, Левашов, их единомышленник и ему доставляет удовольствие узнать о вчерашних и завтрашних неприятностях в стане Метельникова. И все-таки прошлое жило в нем. Памяти не прикажешь: она с большой отзывчивостью и с большим вниманием к подробностям восстанавливала период, когда он был лидером. Он не скрывал своего желания стать генеральным директором объединения. И сейчас, когда жизнь распорядилась по-своему, его воспоминания были прекрасны именно благодаря этому мощному и будоражащему душу молодому желанию, пусть не воплотившемуся, но существовавшему, имевшему реальные предпосылки, реальных людей, которые были в нем, Левашове, уверены.
Не получилось. Вмешались обстоятельства, которые во все времена были непредсказуемыми. Не повезло. А Метельникову повезло. Но восприятие Левашова не застыло в той первичной фазе: Метельникову повезло. Везение — миг, понимал Левашов, а прочее — процесс. Метельников поставил дело. Он из тех, кто дерзает молча. И, как ни странно, поняв и осознав это, Левашов почувствовал необъяснимое облегчение. За бесконечной чередой собственных оправданий, ссылок на обстоятельства, на дурной характер Голутвина, на его местнические привязанности, на интриги, ненадежность союзников — где-то у истоков, в самом начале, стояла реальная, лишенная приятности мысль: ты проиграл. Так вот теперь и она стала бальзамирующей. Он мог сказать: «Даже если и так, то проиграл достойному. Метельников — личность». Пристрастие не растворилось полностью. Окажись они оба рядом, Левашов неминуемо стал бы сравнивать, сопоставлять. Но отрицание лишилось почвы. Потому что есть весомая реальность, созданная Метельниковым.
— Весомая реальность, — сказал Левашов вслух. Это был итог раздумий, и он огласил его.
— Ты это мне? — Жена встрепенулась. Сидя рядом, не проронив ни слова, она свидетельствовала свое понимание, охраняла раздумчивое левашовское молчание.
— Да нет. Мы ведь с ним и виделись с тех пор раза три. В республиканском Совмине, один раз на стадионе, он же заядлый болельщик, и… и… на кафедре, столкнулись в дверях. Дня через три после моей защиты. Глупо получилось. Я насторожился, заподозрил что-то неладное. Он меня с защитой поздравил, сказал, что читал реферат, я ему тоже что-то ответил, сейчас уже не помню, что именно, что-нибудь приличествующее случаю. Я, знаешь ли, струхнул тогда, подумал: не случайно он здесь. Даже спросить хотел, что его привело на кафедру. А если по своим делам, думаю, что же, получается, я на что-то намекаю? Нет, думаю, лучше промолчу. О чем говорили? Да ни о чем. Вспомнили встречу на стадионе, посмеялись. Зачем он нас приглашает? — Левашов повернулся к жене. Он любил внезапные вопросы, полагая, что ответ в этом случае бывает самый точный.