— Должно быть, хочет восстановить отношения. А почему нет? Ты же иначе его оцениваешь сейчас? Хотя, с другой стороны, времени прошло столько, что естественнее было бы не пригласить, чем приглашать. А может, ему нравится поступать парадоксально? — Жена тщательно смазала руки кремом и теперь шевелила пальцами, сушила кожу.
— Кто знает. В каждом из нас сидит ностальгия по началу. Тем более если оно было удачным.
— Начало вашей с ним работы удачным не назовешь.
— Не скажи, — привычно раздражился Левашов. — Он с первых дней понял, каков масштаб его главного инженера!
— Да-да, ты всегда говорил, что тащил его за собой, или что-то в этом роде. Возможно, он переосмыслил те годы… Противоборство с тобой сделало его тем самым Метельниковым, который ныне у многих вызывает зависть.
Если быть откровенным, Левашову хотелось в это поверить. И все-таки ирония сейчас была более уместной.
Левашов встал, отрешенно закинул руки за спину и сделал по комнате несколько шагов. Из окна, с высоты двенадцатого этажа, город был похож на увеличенный архитектурный макет. Геометрическая точность линий. Наплывы деревьев замкнуты в такие же точные прямоугольники, треугольники, квадраты. Сахарно-белые дома, гудронная прочерченность дорог, маслянисто-черных от дождя, — снег, выпавший на той неделе, будто языком слизало. Он попробовал представить лицо Метельникова, поймал себя на мысли, что в редкие встречи, которые случались, вглядывался в него, старался заметить перемены: поседел ли, огрузнел, стал надменнее? Лицо Метельникова осталось в памяти без каких-либо примет удивления, сочувствия или неприятия случившегося. Левашов ощущал спиной: жена ждет, что он скажет. Левашов подумал и произнес:
— И все-таки странно, тринадцать лет прошло.
— Двенадцать, — поправила жена.
Метельников, оказался единственным человеком, к кому жена после бесславного для Левашова конфликта — а конфликтов с людьми в его жизни и при его характере хватало — сохраняла упрямую симпатию. Она никогда не спрашивала, почему муж порвал с тем или иным человеком, хотя вчера говорил о нем восторженно. Жена была уверена, что причиной тому, конечно же, тот человек, его несовершенство, его непорядочность, его предвзятость. Иначе было с Метельниковым. Всякое слово Левашова в его адрес, а слова, которые он произносил, были, естественно, лишены миролюбия, исполнены гнева и вспыльчивости, встречало у нее сопротивление. Плененный собственной неприязнью, Левашов всюду искал подтверждение своему протесту и вдруг эта внезапная оппозиция в собственном доме! Жена и сказала спокойно, без нажима: «Ты проиграешь». В этом ее предчувствии не было ничего возмущающего, необычного. Он мог проиграть. И хотя опыт, знание производства да и стаж — Левашов прошагал немало ступенек, начинал мастером, — все это как бы увеличивало его капитал, его шансы, полной уверенности в успехе не было. Он мог проиграть. Бесхитростное упорство жены, повторение этих обидных слов: «Ты проиграешь», — сначала удивляло его. Такое случалось очень редко. Он пробовал ее переубедить, но всегда наталкивался пусть на слабосильное, но все-таки отрицание своей правоты. Терпение истощилось, он уже ничего не мог с собой поделать, стал подозревать самое нелепое, стал припоминать, где и когда они с женой оказывались в обществе Метельникова. Он, видимо, привык к ней, не обращал внимания на ее привлекательность. Когда же все перевернулось и он стал думать о жене иначе? Ловить себя на мысли, что обращает внимание на ее фигуру, походку. Неустанно спрашивать себя: может ли такая женщина в возрасте сорока… впрочем, причем здесь возраст? Так все-таки может такая женщина понравиться мужчине, ну, скажем, такому, как Метельников, или нет? Ему хотелось быть объективным. Неожиданно он понял, что, сказав «нет», он как бы удовлетворяет свое раздражение, дарит себе необходимое успокоение. Но если взглянуть более придирчиво, то успокоение вовсе и не похоже не успокоение, более того, он чувствует себя уязвленным. Если жена могла понравиться ему, Левашову, а ведь он очень разборчив, почему она не должна понравиться Метельникову? Взвинченный собственными домыслами, стыдясь их, он чуть было не решился на объяснение с женой, но в последний момент передумал. «А если ничего нет?» — внезапно спросил себя Левашов. Тогда разговор побудит жену думать о Метельникове, сравнивать их, и уж тут Левашов не волен. По мере отдаления роковых событий острота восприятия притупилась, имя Метельникова произносилось в доме все реже и реже, словно на него был наложен негласный запрет, и надобность в выяснении отношений между супругами отпала.