На пороге стоял Дед. Удивительно, как изменился Поливадов за столь малое время. Сколько он на пенсии? Дни прошли, а уже другой человек — развинченный, извиняющийся. Мог бы и не повторять без конца: «Простите, ради бога, простите».
Метельников выдавил улыбку, вытолкнул себя из кресла и пошел навстречу, растрачиваясь на манерность:
— Пустое, это вы меня извините. Заставил ждать. Прием. Просто так не приходят: все с раздражениями, бедами, обидами.
Знает же, старый хрыч, порядок. Почему я должен что-то объяснять, оправдываться? Она стоит в стороне. Нахмурилась, подчеркивает свое неучастие в происходящем.
— Вот привел, — в простодушном восторге вскрикивает Дед и без приглашения плюхается в кресло. Разумовская садится напротив Деда. Поливадов отечески прикрывает ее вздрагивающие руки, подмаргивает обоими глазами и говорит ободряюще: — Да вы не волнуйтесь, дружок. Дело житейское, одним уходить, другим заступать.
«Мне кто-нибудь объяснит происходящее?» — хорошо бы эту фразу произнести бодро, со смешинкой в глазах. Хорошо бы. Ушла бодрость, осталось бодрячество. Дурным актерством ее не удивишь, хорошего — бог не дал.
— Значит, привели. Прекрасно. Зачем?
Тон, тон. За тоном следить надо. Мягкость нужна, непринужденность, а из тебя начальственность прет. Дед покраснел, разволновался и, видимо, от неловкости ляпнул невпопад:
— Я к вам красивую женщину привел. Не так мало. — Разумовская вспыхнула, поднялась стремительно. А глаза-то у нее с бесовщиной. — Алла Юрьевна, — взмолился старик, — будь милостива, сядь! Я глупость сморозил. Вот в присутствии Антона Витальевича прощения прошу. — Он потянулся к ней рукой, но она сердито отстранилась, села.
— Значит, так, — Дед говорил с одышкой, — ты что на моих проводах сказал? Найти замену Поливадову трудно, почти невозможно. Пусть это сверхважное, сверхответственное для объединения дело он сделает сам. Польстил, конечно. Я и сам в эту болтовню, дескать, незаменимых нет, не верю. Кому такие слова выгодны? Бездельнику, дилетанту — это он себя на освободившееся место примеряет. Талантливые, умелые — всегда незаменимые. Ты хотел знать мое мнение? Изволь. Алла Юрьевна Разумовская. Она бы смогла. Работает в отделе четыре года. Начинала как программист. — Дед налил себе воды и, сдерживая дрожь в руках, стал отпивать небольшими глотками. — Послал за личным делом в отдел кадров. Нету, говорят, все дела у генерального.
Про личные дола-то зачем? Ну Дед, ну Дед! Несколько папок ему действительно принесли. Что из того? Он их и не раскрывал даже. Вот, значит, что! Разумовская — главный экономист. Подобная мысль ему в голову не приходила. Как построить разговор? Несколько неопределенных реплик, выдающих его неподготовленность к такому разговору. Он не собирается скрывать: выбор главного экономиста — дело слишком серьезное, чтобы его решать приватно. Думать надо, советоваться. Несколько кандидатур. Разумовская — одна из них.
Некстати эта затея, некстати. Ей тоже небезынтересно знать, почему ей отдали предпочтение? Но это уже итог.
А раньше? До того, до предпочтения? Почему вообще возникла такая идея? И у кого она возникла?
Неумолим закон бытия. Простота, не получившая развития, непременно превращается в сложность. Есть еще вариант — каждый шел к этой идее своим путем. Дед из залежей собственного опыта переосмысливал, тревожил состарившуюся память. Он, Метельников, интуитивно, по долгу службы. Посмотрим, что там у нас есть? Им и незачем приходить к финишу одновременно.
Итак, существуют три молчания и три монолога. Монолог Деда уже в прошлом.
Дед доволен собой, сидит, как уставший пророк, сотворивший чудо. Лицо уверенное. Вот уже и улыбка. Это он себя ободряет. Теперь мой черед.
— Богу потребовалось шесть дней, чтобы сотворить Землю. Ваша задача была менее масштабной, но… Три дня, и вы сотворили экономическое чудо. То, что вы бог, доказывать не надо, мы верим. Насчет чуда сложнее — придется это доказать.
— Я готов, готов!.. — Дед вскинулся, и было неловко видеть его возбужденным. Метельников не сказал ничего, лишь развел руками. Дед угадал в жесте предупреждение, осекся. — Впрочем, вы можете и сами… — пробормотал сбивчиво, обиженно.
Нелегкий день. Нервный, надсадный даже. Он, кажется, заболевает. Муторное состояние: внешне никаких симптомов, а недомогание уже сидит в тебе. Ничего не хочется: разговариваешь через силу, в голове шум, события фиксируются, а мыслей нет. Может, и стоило бы уступить, оставить старика на пьедестале? Стрелка подбирается к восьми. Пора заканчивать разговор. Главное — избежать резкостей, не обидеть. А может, это даже к лучшему… Если умна, поймет, а если не поймет… И Деда взбодрить не помешает. «Доступность цели обесценивает цель», — кажется, это ваши слова, Федор Федотыч? Вот мы их сейчас уберем в привлекательную упаковочку и вернем вам.