Умна, не умна… Не о том думается. Все заданное: реплики, жесты. Она здесь, рядом. Он ничего не может поделать с собой. Пусть малыми, скрытыми средствами показать, дать понять: рад. Перемолчать тоже плохо.
— А вы не боитесь?
Вскинула голову. Во взгляде — вызов.
— Вас?
— Ну зачем же? Дела, его масштабов, ну и меня немножко.
— Это так необходимо?
— Скорее естественно.
— Похоже на шутку. Мне говорили, вы либерал.
— Я инженер.
— Ах, вот в чем дело! Нет, не боюсь.
Латунный диск с эмблемой завода улавливает колебания воздуха, начинает двигаться в одну сторону, замедляет движение и, словно передумав, возвращается назад. Надо на что-то смотреть, она переводит взгляд на этот диск. Он взял карандаш и ударил по диску. Звук получился звенящим, вибрирующим. Дед вздрогнул, обиженно покосился на Метельникова.
— Гонг, — сказал Метельников. — Конец первого раунда. Перерыв до завтра, не возражаете?
— Нет.
И опять в этом хлестком, отрывистом «нет» почувствовал вызов. А где же радость, которую он должен испытать? Где намеки, полунамеки, полутона?
Минутами позже они оказались на улице. Он поступил неожиданно, во всяком случае, не думал, что так поступит. Это было мальчишеством, он мог получить отказ, и Дед был бы свидетелем его посрамления. Он усадил Деда в машину, тот стал тесниться, уступая место, он удержал его.
— Располагайтесь удобнее. Ваня отвезет вас домой. А мы пешком. У Аллы Юрьевны разболелась голова. Завтра, как всегда. — Это уже водителю.
Дверь захлопнулась.
— Я вас провожу. — Он не спрашивал разрешения, он дал ей понять, кто хозяин положения. В туманном воздухе свет машинных фонарей тотчас утратил очертания, еще миг, они еле угадываются: красноватые размывы, удаляющийся звук мотора.
— Отчего вы уверены, что я хочу, чтобы вы меня проводили?
— Простите, если я обидел вас. Я ни в чем не уверен. Просто у меня тоже болит голова.
— А вы тиран.
— Так и вы не из пены сотворены. Я вижу, вы собираетесь мне ответить отказом.
— Я пожалею вас. Точнее, ваше самолюбие. Ведь вы самолюбивы?
— Не более чем все.
— Это неправда. Тщеславны и самолюбивы. Как вы думаете, о чем сейчас размышляет Федор Федотыч в вашей машине?
Он перебросил «дипломат» из одной руки в другую, намереваясь взять ее под руку. Она неловко отвела локоть. Это не случайно, подумал он.
— Федор Федотыч — интеллигент в четвертом поколении, коренной москвич. Мы с ним хорошо работали. Он первым поддержал меня. Раньше даже не существовало такого понятия: служба главного экономиста.
— Вы полагаете, он рассказывает водителю историю ваших отношений? — Она не старалась скрыть иронию.
— Не уверен, но, как интеллигентный человек, он спасает мою репутацию.
— Вашу — возможно, а мою? С чего вы решили, что у меня болит голова?
— Хоть какое-то объяснение, почему я вас провожаю.
— У вас дурной глаз. У меня действительно разболелась голова. Вы не хотите, чтобы я была главным экономистом? — Она вела разговор в наступательной манере. Ему это нравилось и в то же время раздражало.
— Это уже где-то было.
— Что именно? Женщина — главный экономист?
— И это тоже.
Он знал, что она решает для себя, должен ли их разговор стать более откровенным или откровенность — это уже следующий этап, которого может и не быть.
— И это тоже, — повторила она, как эхо.
Сипловатые гудки маневровых тепловозов — невдалеке проходила железная дорога — вязли в тумане, воздух был сырой и тяжелый. Безлюдно, однако гудки свидетельствуют: жизнь есть.
— На современном языке это называют служебным романом. — Он не ожидал от себя такой прыти.
— Пожалуй, — сказала она с покорной рассеянностью. — Литература преуспела в этом направлении. Нам всем напоминают: уже было. Всякое повторение навевает скуку. Разве не так?
«Откуда у нее такая уверенность? Я лишь подчиняюсь ей. А может, так и должно быть? Я уступаю напору, и у меня нет желания противиться ее манере разговора».
— Я была уверена, что вы придете поздравить Федора Федотыча. — Она засмеялась. — Именно так, как вы это сделали.