На следующий день состоялся ответный визит. Русских гостей встречали с военными почестями — устроили три оглушительных взрыва, огласили окрестности музыкой, режущей слух. Ну и в фанзе, конечно, знаменитый китайский чай, который подносил сам амбань.
Простые люди тоже постепенно оттаяли. В городе русских останавливали, угощали абрикосами и всякой снедью, которая под рукой оказывалась. Заметив, что гости приветствуют, прикладывая ладонь к козырьку фуражки, многие стали отвечать таким точно образом, хотя, естественно, и без фуражек, и женщины тоже. Казаки не могли сдержать улыбок, наблюдая женщин, вот так отдававших им честь.
То же самое было и в деревне Полу, что расположилась в предгорье Керийских гор. Сначала при приближении экспедиции жители, запуганные умышленно распространяемыми слухами о грабежах и всевозможных насилиях, чинимых русскими, попрятали женщин и все самое ценное в горах, а потом, увидев искреннее расположение гостей, преобразились и стали приветливыми. Трудно же преодолевать недоверие и подозрительность…
Отсюда, из Полу, Пржевальский рассчитывал отыскать дорогу в Тибет. Местные жители, с которыми путешественники успели уже подружиться, рассказали, что если идти вверх по ущелью, в Тибет пройти можно. Дорога эта, однако, очень трудная. Когда-то ею ходили золотоискатели, да и сами тибетцы спускались по пей, возя на продажу лекарства. А потом тропа была заброшена, ее давно завалили камни, и теперь пройти скорее всего невозможно.
Вместе с двумя казаками Пржевальский пошел на разведку. С великим трудом преодолев верст двенадцать, не более, перебрались они через горную речушку, то вброд, а то по камням, и здесь, в пустынном ущелье, где и лошадей накормить было печем, заночевали. На другой день попытались пройти дальше немного, наткнулись на остатки моста над глубоким обрывом, и Пржевальский, трезво оцепив обстановку, понял: даже если до этого места караван и сможет добраться, то дальше уже ни за что не пройти.
Пришлось возвращаться, так и не найдя дороги после этой трудной разведки…
Оставалась еще одна возможность — двинуться к западу вдоль подножия снежных гор и поискать другую дорогу.
Пошли дожди. Одежда на путниках не просыхала, набрякшие влагой тюки сделались непомерно тяжелыми, и лошади уже с трудом их несли. От непрестанно при бывающей воды речки, большие и маленькие, вздулись и стали для путешественников трудным препятствием.
Труднее всего приходилось в ущельях. Некоторые на них достигали глубины в триста и более метровой их отвесные склоны были совершенно неприступны. На дне ущелий неслись стремительные мутные потоки, скрывая скользкие камни, делавшие переправу опасной. Иногда даже и при не слишком сильном дожде сверху, с гор, приходил высокий грохочущий вал воды, бешено несущийся, перетирающий в прах мелкие камни и легко смывающий огромные валуны. Жуткая, внушающая трепет картина открывалась тогда глазам путешественников…
Пржевальский был мрачен, говорил неохотно, отдавая лишь самые необходимые приказания. Полная неясность впереди и такое же полное отсутствие на этом пути хотя бы ничтожной научной добычи, по которой можно было бы составить описание края. Птицы попадались редко, к тому же они в это время линяли и не годились для чучел, Животных вообще никаких не было видно, а растения, несмотря на лучшую для их цветения пору, встречали лишь изредка. Даже и глазомерную съемку было делать немыслимо трудно: ветры наносили из пустыни густую, постоянно висящую завесу пыли, а высокие горы хребта скрывались за плотными тучами. Едва только возникал в тучах просвет, Пржевальский спешил засечь нужные вершины и ждать нового оконца в небе, чтобы продолжить и завершить наблюдения.
Как же надоели эти нудные затяжные дожди… Никакого спасения от них и никакой надежды, что они когда-нибудь кончатся…
День за днем продвигался вперед караван. Медленно переставляя ноги, тащились верблюды, усталые лошади шли, понурив головы, и только люди, преодолевая усталость, скопившуюся за два с половиной года, держались бодро. Что угодно вынесет русский человек и к чему угодно привыкнет… Вот и песня лихая уж грянула…
Все ближе и ближе ведет дорога к России.
Неподалеку от оазиса Сампула, цветущего и самого обширного из всех, что путешественники встречали до этого, случилась одна неприятная история, в которой никто из них повинен не был, но которая оставила в душе Николая Михайловича крайне неприятный осадок.
Началось все вполне безобидно и даже интересно. По пути к оазису в одном из селений жили люди, сильно отличавшиеся от местных народов — блондины и рыжеволосые. Николаю Михайловичу захотелось поближе познакомиться с этой этнографической загадкой, и он решил заглянуть в селение. В провожатые вызвался сам каким — правитель Сампула.
Сначала он повел караван по дороге, но вскоре круто свернул и пошел напрямик через поля, засеянные кукурузой, клевером и хлебами. Потом хаким уехал вперед, а вместо себя оставил другого человека, который продолжал вести караван по полям. Пржевальский оглянулся и ужаснулся: позади тянулась широкая полоса истоптанного хлеба… Сразу же мелькнула мысль: «По полям провели преднамеренно, чтобы вызвать возмущение местных людей!» Но сворачивать уже было некуда…
Пржевальский остановился, допросил проводника, и тот сразу сознался, что действовал по приказанию хакима, а тот, в свою очередь, по указанию богдоханских властей. Понимали прекрасно: ничем сильнее не оскорбить землепашца, если растоптать в прах его труд… Кажется, никогда Пржевальский не приходил в такую ярость, какая захлестнула его в этот день.
Дурная, всегда нелепая слава благодаря огромным усилиям богдоханских чиновников бежала впереди экспедиции. Людям говорили, что в ящиках, которые везут с собой русские, замурованные в особые яйца, сидят солдаты. Уверяли, что за ними нужен постоянный присмотр, иначе они незаметно посадят необыкновенно быстро растущую иву и всю землю, которую она затенит ветвями, объявят своей собственностью.
Уж и смеяться устали от подобного вздора, а только разводили руками…
Любая, даже и самая длинная дорога имеет начало и имеет конец. Начало их дороги скрывается за далью двух с лишним лет, а конец уже виден: все ближе и ближе Тянь-Шань, а там недалека и граница. Последние оазисы, последние жаркие пустыни проходят путники. Сколько таких непроходимых пустынь, сколько неприступных гор осталось у них позади…
Вот и желанные горы, вот они проходят через последний перевал в путешествии. Еще несколько шагов — и граница. Залпом из ружей они приветствуют свое возвращение.
В тот же день Пржевальский зачитал прощальный приказ. По правде сказать, на приказ это было очень мало похоже…
«Мы пускались… в глубь азиатских пустынь, имея с собой лишь одного союзника — отвагу; все остальное стояло против нас: и природа и люди. Вспомните — мы ходили то по сыпучим пескам Алашаня и Тарима, то по болотам Цайдама и Тибета, то по громадным горным хребтам, перевалы через которые лежат на заоблачной высоте. Мы жили два года как дикари, под открытым небом, в палатках или юртах, и переносили то 40-градусные морозы, то еще большие жары, то ужасные бури пустыни. Но ни трудности дикой природы пустыни, ни препоны… ничто не могло остановить нас. Мы выполнили свою задачу до конца — прошли и исследовали те местности Центральной Азии, в большей части которых еще не ступала нога европейца. Честь и слава вам, товарищи! О ваших подвигах я поведаю всему свету. Теперь же обнимаю каждого из вас и благодарю за службу верную от имени науки, которой мы служили, и от имени родины, которую мы прославили…»
Потом был утопающий в зелени Караколь — город, где завершилась эта его дорога и где ровно через три года он закончит свой путь по земле.
Перед самым Караколем навстречу экспедиции вышло много народу — офицеры, чиновники, набились, кто смог, в палатку Пржевальского, пили шампанское, произносили пышные тосты, и только вот в эти минуты он по-настоящему прочувствовал, что возвратился.