Козлов, не зная, как ответить ему, промолчал. Николай Михайлович сам ответил: «Искреннего друга трудно найти, а без искреннего друга не надо пускаться… А я, увидишь, долго не проживу, а уж если умирать, то я желал бы не дома, а где-нибудь в путешествии, в горах или на берегу большого озера…»
Видно, ощущал он в себе что-то неладное, если часто думал об этом…
После парохода путешественники снова пересели на поезд и покатили по недавно построенной Закаспийской железной дороге. Пржевальский как ребенок удивляется и радуется этому чуду: сидишь в вагоне на мягком диване, а мимо проносятся сыпучие пески, пустыня… Будто бы и не с тобой происходит все это.
В Самарканде их уже ждал Н. И. Толпыго — сводный брат Николая Михайловича, который и разместил всех в своем доме. Дом стоял в саду, среди абрикосовых деревьев, в тени, и дышалось в нем, несмотря на жару, легко и свободно. Пржевальский чувствовал себя здесь хорошо, с удовольствием ел свежие фрукты, о деле не забывал и готовил экспедицию к следующей части пути.
В Пишпеке[2] остановились на несколько дней, Пржевальский съездил в Верный[3], чтобы забрать китайское серебро, без которого в предстоящем путешествии не обойтись, и на обратном пути, уже неподалеку от Пишпека, увидел в камышах тьму фазанов и решил поохотиться. Не смог устоять. А лучше бы он их не видел, этих фазанов…
На следующий день поутру вдвоем с Роборовским пошли они на охоту. Настрелялись вволю, наохотились до устали по камышам. День стоял жаркий, и Пржевальский, утоляя сильную жажду, несколько раз пил сырую воду. Роборовский не видел этого, а то бы, конечно, не позволил ему: ведь сам же многократно наказывал сырой воды не пить никогда. А тут пил и потом признался. Вдобавок ко всему им сказали, что как раз но тем местам прошел тиф. Роборовский с Козловым ужаснулись, когда узнали об этом…
Десятого октября Пржевальский был уже в Караколе[4], откуда и должно было начаться путешествие. В городе останавливаться он не захотел, а разбил лагерь поближе к ущелью, рассчитывая, пока суд да дело, в горах на коз поохотиться. Николай Михайлович уже и первый приказ успел отдать, где распределил обязанности, расписал, кто за что отвечает. Были в нем и такие слова: «Итак, начинается наше путешествие! Дело это будет трудное, зато и славное. Теперь мы на виду не только всей России, по даже целого света. Покажем же себя достойными такой завидной участи и сослужим для науки службу молодецкую…»
Утром другого дня ом выглядел уже нездоровым, сказал, что чувствует себя неважно, а это уже многое значило, доктора привезти не разрешил. Отмахнулся: «Не в первый раз это. Пройдет…»
Весь этот день оставался в юрте, измерял себе температуру, пульс, и видно было, что делается ему все хуже и хуже. Однако после беспокойной ночи Николай Михайлович почувствовал некоторое облегчение и даже вышел из юрты. Вдалеке, шагах в трехстах от лагеря, сидел бурый гриф, и Пржевальский, приложившись к винтовке, с одного выстрела снял его, Все, кто видел это, ахнули от удивления, а Николай Михайлович, улыбнувшись, сказал: «Вот для меня лучшее лекарство!»
Если бы так…
Врача привезли, только когда ему совсем сделалось плохо. Едва увидев больного, доктор И. И. Крыжановский понял: брюшной тиф. Пржевальский не удивился, он и сам уже знал, чем заболел. Пыльцов тоже тифом болел, да еще в Алашапской пустыне — и ничего, обошлось. Пыльцов, правда, был совсем молод тогда…
Лекарство, оставленное доктором, помогло как будто. Пржевальский кутался в меховую одежду, но все равно зяб, поскольку в юрте было холодно, а топить не разрешал из-за того, что от огня и дыма делалось больно глазам.
Аппетит у него совершенно пропал, и он только пил чай с сушеной клюквой.
Рано утром восемнадцатого открылось сильное кровотечение, и доктор, выждав, когда больному станет полегче, на тарантасе перевез его в заранее приготовленный дом — тщательно вымытый и вычищенный барак каракольского лазарета. Просторное, чистое помещение-Николаю Михайловичу поправилось, да и рядом было удобное место, чтобы поставить юрты для спутников.
Снова началось обильное кровотечение из носа, температура поднялась до сорока с половиной градусов. «Сколько?» — спросил Пржевальский. Ему ответили: «Почти тридцать девять».
Скоро он начал бредить, говорил непонятное что-то о пустынях, о горах, о птицах, а когда возвращался в сознание, говорил о скорой своей смерти — спокойно, не сомневаясь уже. Увидев слезы на глазах у Роборовского и Козлова, произнес негромко: «Эх, вы… бабы…» Потом сказал: «Похороните меня на Иссык-Куле, на красивом берегу. Надпись где лайте простую: «Путешественник Пржевальский».
Свою любимую винтовку Ланкастера завещал Роборовскому, ружье Пёрде — Козлову. Распорядился о Слободе, оставлял ее брату Владимиру.
Не доведется ему еще раз увидеть могилу матушки и из чашки Макарьевны попить чаю не до ведется…
После томительного для всех молчания спросил: «Скажите, доктор, долго ли я проживу? Вы меня не испугаете, если скажете правду: смерти я не боюсь нисколько. Я должен еще многое передать своим спутникам».
Доктор сказал ему то, что обычно в таких случаях говорит все доктора.
Двадцатого октября в восемь утра ему стало особенно плохо. Он бредил, закрывал рукою лицо. Подошедшему ближе Козлову показалось, что Николай Михайлович плачет…
Потом он открыл глаза, попросил поднять. Но стоял минуту, поддерживаемый друзьями, посмотрел вокруг, словно бы желая проститься, и сказал: «Ну теперь я лягу…»
Лицо и руки начали быстро желтеть, он задыхался… Несколько судорожных, учащенных вдохов и выдохов…
И все. Жизнь ушла.
Его похоронили, как он просил, на высоком обрывистом берегу Иссык-Куля. Два дня долбили солдаты каменистый грунт для могилы. И вот последний его путь, последняя дорога на пушечном лафете. Кажется, все население города вышло его провожать…
Орудийные и ружейные залпы тугой волной прокатились над горами и озером.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Всеволод Иванович Роборовский и Петр Кузьмич Козлов, ученики и друзья Пржевальского, продолжили его дело.
Через пять лет после смерти Николая Михайловича Роборовский возглавил новую экспедицию в Центральную Азию и взял Козлова помощником. Им тоже удалось проникнуть в такие области Тибета, где европейцы еще не бывали, и сделать много открытий.
Судьба Роборовского сложилась похожей на судьбу Николая Михайловича: он тяжело заболел в экспедиции и целых пятнадцать лет — до конца жизни был прикован к постели…
Козлов прожил гораздо дольше. Он сумел пройти в юго-восточный Тибет, где так хотелось побывать Пржевальскому, и обнаружил там новые виды животных — медведей, леопардов, антилоп, обезьян. Это путешествие сразу же сделало имя Козлова широко известным в Европе.
Во время своей пятой экспедиции он нашел давно потерянный город Хара-Хото — столицу царства Си-Ся — и сделал в нем бесконечное количество интереснейших находок. Открытие и исследование этого города произвело настоящую сенсацию в науке.
Последнее путешествие — по Монголия и Тибету — Козлов совершил в шестьдесят лет, уже в 1923 году.
По-разному отмерила судьба Пржевальскому и его ближайшим ученикам и друзьям, по в одном все-таки сделала их жизни похожими: все они до последнего дыхания отданы служению науке, Родине.
FB2 — mefysto, 2022
«Пионер — значит первый» — серия биографических книг для детей среднего и старшего возраста, выпускавшихся издательством «Молодая гвардия», «младший брат» молодогвардейской серии «Жизнь замечательных людей».
С 1967 по 1987 год вышло 92 выпуска (в том числе два выпуска с номером 55). В том числе дважды о К. Марксе, В. И. Ленине, А. П. Гайдаре, Авиценне, Ю. А. Гагарине, С. П. Королеве, И. П. Павлове, жёнах декабристов. Первая книга появилась к 50-летию Советской власти — сборник «Товарищ Ленин» (повторно издан в 1976 году), последняя — о вожде немецкого пролетариата, выдающемся деятеле международного рабочего движения Тельмане (И. Минутко, Э. Шарапов — «Рот фронт!») — увидела свет в 1987 году.