И ведь надо же было так случиться, чтобы Николай Михайлович сам приехал к нему! Сначала мальчик, таясь, наблюдает за ним издали, старается запомнить его походку, жесты и голос, но при мысли приблизиться испытывает нечто ужасное. Но однажды решился, смело подошел, что-то спросил о путешествиях.
Так впервые в жизни Петя Козлов увидел улыбку Пржевальского, услышал и проникся теплотой его голоса и увидел лучистое голубое сияние, исходившее от его удивительных глаз.
Пржевальский рассказывал о своих путешествиях, рисовал картины далекой природы, незнакомые прежде русскому глазу, увлекал за собой в пустыни и горы. Этот день решил всю дальнейшую жизнь Пети Козлова — верного спутника, ученика и друга Пржевальского, впоследствии выдающегося русского путешественника, генерал-майора, а позже и академика.
…Николай Михайлович съел обильный завтрак, принесенный доброй Макарьевной, выпил полжбана домашнего кваса и спустился в сад.
Ветер, пришедший с озера, взрябил поверхность темного пруда, всколыхнул голые ветви деревьев. Глядя на деревья, посаженные им самим, Пржевальский представлял их в цветении. Недолго уж ждать, скоро и лето с охотой и рыбной ловлей. Пора, кстати, послать в Поречье купить побольше зайчат молодых и выпустить на озерные острова. То-то славная охота будет тогда по осели… Сам-то стрелять не будет уже — так, для гостей только забава… Всеволод Роборовский приедет, и Петя Козлов… Кажется, так давно не видались… Все соберутся здесь. Отсюда и пойдем в пятое путешествие. Пятое и, возможно, последнее. Хватит уже. Сил-то все меньше и меньше делается…
Пржевальский подошел к озеру, постоял немного на свежем ветру и, зябко передернув плечами, вернулся в дом.
ДОРОГА ВТОРАЯ,
А Петербург все такой же. По-прежнему на Невский выкатываются лихие и степенные экипажи, неспешно фланируют разодетые люди, январское солнце сверкает в бесчисленных стеклах витрин. Как быстро отвык он видеть все это и как легко пришло ощущение, что никуда отсюда не уезжал…
Да только ненадолго такое чувство: скоро опять потянет из города неодолимая сила. И до чего же хорошо отдаваться во власть ее, заранее предвкушая простые радости жизни среди природы…
Два с лишним месяца Пржевальский безвылазно работал над отчетом о путешествии и в марте сделал сообщение в Географическом обществе. Он рассказал обо всем, что удалось ему узнать и увидеть: о геологическом строении Уссурийского края, о его природных богатствах, об изобилии птиц и зверей, об удивительном соседстве растений юга и севера и, конечно, о трудной жизни и бедности русских переселенцев.
Он говорил, что большая часть их не имеет куска хлеба насущного, что многие вынуждены примешивать к пище семена различных сорных трав и, случается, даже глину. Он говорил о том, как потрясли его дети казаков — грустные, вялые, неигривые дети… Все это он видел своими глазами.
Но Пржевальский не просто описывал, он объяснял, почему у первых переселенцев сложилась такая жизнь: в корне ошибочным со стороны правительства было само отношение к заселению Уссурийского края. Именно оно и «довело население до того безвыходного положения, в котором оно находится ныне». Так и сказал.
Ведь как же у нас делается — спешно, не успев все обдумать и взвесить, без желания трезво оценить настоящее и без попытки предвосхитить хотя бы ближайшее будущее… Переселение, по сути дела, осуществлялось насильственно. Якобы по жребию, а по сути насильственно. Забайкальские казаки тянули жребий: богатые, бедные — все, да только богатый, вытащив «дорогу», разве оставит свой хутор? Он нанимал бедняка и посылал вместо себя. А тот, прибыв на место и не имея за душой ничего к обзаведению хозяйством, был обречен на голодную жизнь.
Пржевальского внимательно слушали. Но ему не верили. Раздавались голоса, обвиняющие его в клевете. Горькую правду проще выдать за ложь, чем поверить в нее.
Николай Михайлович удручен, но не теряет уверенности. В Географическом обществе его научные изыскания оценены по самому высокому счету. Он доказал свое право и умение работать самостоятельно. Теперь он может рассчитывать на помощь общества в организации экспедиции в Центральную Азию.
При поддержке Семенова Географическое общество стало хлопотать об ассигновании путешествия молодого исследователя Уссурийского края в Центральную Азию. Гам Пржевальский готов был на все, лишь бы добиться осуществления плана — подать в отставку и навсегда отказаться от военной карьеры, если бы начальство стало возражать против такой экспедиции. Наконец он готов был вложить и свои деньги в ее организацию.
В отставку идти не понадобилось. Наоборот, военное министерство назначило средства для экспедиции, Географическое общество и Ботанический сад добавили, что смогли, и Пржевальский понял: сейчас он близок к заветной цели как никогда прежде. Еще не вполне веря себе, пишет в дневнике: «Я получил назначение совершить экспедицию в Северный Китай, в те застойные владения Небесной империи, о которых мы имеем неполные и отрывочные сведения, почерпнутые из китайских книг, из описаний знаменитого путешественника XIII века Марко Поло, или, наконец, от тех немногих миссионеров, которым кое-когда и кое-где удавалось проникать в эти страны».
О тех краях, куда он стремился, действительно было известно очень немногое. Да и эти сведения, отрывочные, поверхностные, не могли дать более-менее полной картины громадного пространства от гор Сибири на севере и до Гималаев на юге. Об этой области Центральной Азии было известно так же мало, как о Центральной Африке, где едва не осталась навсегда экспедиция отважного Ливингстона, и как о Центральной Австралии, в пустыне которой погибли Роберт Берк и его товарищи.
Русские бывали в этих местах. Брат Александра Невского Константин, посланный отцом своим — великим князем Владимирским Ярославом Всеволодовичем, добрался в 1243 году до Каракорума — столицы монгольского великого хана. Побывал здесь и сам Ярослав, и братья его — Александр и Андрей, В глубине диких степей лежала столица…
Позже сюда пришел Плано Карпини — папский посол, еще позже, в XIV веке, в Тибет пробрался францисканский монах Одорико из Порденоне, побывавший в Лхасе — столице Тибета. Однако Одорико оставил после себя такую живописную смесь были и вымысла, что и все им описанное многие исследователи оценили как не вполне вероятное.
После францисканца ни один европеец не мог проникнуть в Тибет в течение трехсот лет, пока это не сделал иезуит Антоний Андрада. В 1624 году он вышел из Индии, преодолел Гималаи, дошел до истоков Инда и добрался до Кукупора. О своем путешествии Андрада издал в Лиссабоне книгу. Но самое ценное из того, что было известно о Тибете, добыл монах Орацио делла Пенна. Он прожил в Лхасе четверть века, основал в ней католическую миссию — за тем и прибыл, овладел языком тибетцев и изучил их жизнь и обычаи.
Это было в начале XVIII века, а в XIX веке в Тибет стали пробираться и англичане — Томас Маннинг, чуть раньше и Джордж Богль. Но лишь самые поверхностные, случайные сведения добыли они. Вот почему Пржевальский всей душой стремился в те земли, для европейцев загадочные и недоступные уже столько времени.
В начале сентября 1870 года Пржевальский вместе с молодым своим товарищем, бывшим учеником его в Варшавском училище, а теперь подпоручиком Михаилом Александровичем Пыльцовым выехал в Иркутск из Москвы.
В это же время из Кронштадта выходит корвет «Витязь», взявший курс к берегам Новой Гвинеи. На его борту находится молодой человек — ему всего двадцать три— темноволосый, курчавый, с умным взглядом глубоких выразительных глаз. Миклухо-Маклай, как и Пржевальский, на пороге осуществления давней мечты. В разные стороны повели их дороги, а к цели одной.
Никто из них не ведал, что встретит в пути, но оба были готовы к любому повороту судьбы. Трудностей, неожиданных, которые и предусмотреть невозможно, у каждого было достаточно — преодолевать их приходилось едва ли не на каждом шагу. Возможно, Миклухо-Маклаю временами пришлось тяжелее — он был один и мог рассчитывать лишь на себя самого, но на дороге Пржевальского часто случались минуты смертельной опасности, когда и сам он не мог ничего предпринять.