— Что же вы ему отписали? — спросил Емельян, чувствуя, как нарастает в нем раздражение против наперсников, которые словно вели с ним скрытную войну: говорят одно, делать норовят иное.
Принесли указ, отправленный на Воскресенский завод Якову Антипову. В нем уведомлялось, что «секретная голубица чрез завода жителя Ивана Михайлова в армию его величества сего декабря 25 числа получена исправна».
— И это все? — возмутился Пугачев. — Получили одну мортиру, а где другие? Другие не надобны? Твори новый указ Антипову! — повелел он грамотею и начал диктовать: — «Как и прежде вам от 27 сего ж писали… мортиры и бонбы, также и пушки с припасами в немедленном времени сюда в армию его императорского величества представить!» — И окинул притихших казаков сердитым взглядом: — А полковнику Арапову все одно пособим!
Но вскоре получили новое уведомление: не устоял Арапов перед правительственным войском, посланным из Казани, и оставил Самару.
Яицкие сделали вид, что пригорюнились, однако успокаивали «царя-батюшку», не утаивая своего удовольствия:
— Зато, ваше величество, наш Толкач Яик забрал. Как будто одно с другим сравнимо — Яик и Самара! Михайло Толкачев вошел в Яицкий городок в канун Нового года. Деятели бердинской коллегии сразу засуетились, принялись ретиво готовить Толкачеву вспоможение. В городке-то у них семьи, родичи — отчий дом…
Но Пугачев знал — предчувствовал! — что, несмотря на отступление Арапова от Самары, именно там, на Волге, в Прикамье, да на Урале самое место для затеянного им дела. И хотя окрестили его армию, стоящую в Берде, Главной армией, а под Уфой у Зарубина всего десять тысяч, зарубинские-то владения куда пообширнее, и растут они день ото дня! Ясно Емельяну, что держит он в расстройстве и нервности уже не одних оренбургских правителей да окрестных господ помещиков, а все российское дворянство, весь императрицын двор! Как огненная река, разливается по России пламя восстания от искры, которую высек он три месяца назад, далеко от центральных владений Екатерины в казачьем краю Яицкого войска.
Где же границы у той огненной реки?..
На основании многочисленных работ историков мы можем сегодня документально точно представить, насколько грандиозен был размах крестьянской войны, начатой Емельяном Пугачевым.
К концу 1773 года образовались три крупнейших повстанческих района — в Берде, в Чесноковке (под Уфой) и в Челябинске. На востоке был осажден Екатеринбург (Свердловск). На западе в начале 1774 года отряды пугачевцев вышли к реке Вятке, оказавшись всего в семидесяти верстах от Казани. На Урале на сторону повстанцев перешло 92 завода — иначе говоря: три четверти предприятий горнозаводской уральской промышленности работало на пугачевскую армию.
В середине декабря правительство Екатерины II наконец объявило о Пугачеве «всенародно». Однако даже сам акт оглашения императорского манифеста о «государственном злодее» становился причиной народных волнений. Московский губернатор князь М. Н. Волконский 18 декабря откровенно докладывал Екатерине, что он воздержался от второй огласки указа, «дабы не подать в публике причины к большему уважению о Оренбургском деле».
Срочные меры к предотвращению волнений принимались на Дону, на Тереке, на Украине, в Запорожской Сечи, в Сибири и Казахстане. Восстанием была охвачена огромная территория Российского государства, протяженностью с севера на юг свыше тысячи верст.
Да, предчувствия не обманывали Пугачева.
И к центру бы, к центру ему идти немедля! Тем более что правительственные войска под командованием Бибикова еще не были приведены в боевую готовность.
Но пристально следили за каждым движением «своего императора» яицкие казаки. Избрав «Петра III» знаменем собственных устремлений, они не собирались самозваного царя отпускать от себя.
Из письма А. И. Бибикова жене по прибытии в Казань 26 декабря 1773 года:
«Дела здесь нашел прескверны, так что и описать, бу де 6 хотел, не могу… Многие отсюда, или лучше сказать большая часть дворян и купцов с женами выехали, а женщины и чиновники здешние уезжали все без изъятия, иные до Кузмодемьянска, а иные до Москвы ускакали».
Воевода Веревкин из Челябинска генералу Де-Колонгу 29 декабря 1773 года:
«Ежели хотя один казак из злодейской толпы сюда в Челябинск ворвется, то может передаться в злодейские руки все население города, состоящее из казаков и крестьян, за ним же передастся вся провинция, а за Исетской провинцией неизбежно грозит сие зло всей Сибирской губернии».
Из донесения сибирского губернатора Чичерина, город Тобольск:
«Донские казаки Степан Певчее и Иван Середин-кин, услышав, что явился в Оренбургской губернии таковой же злодей, бывший донской казак Емельян Пугачев… отважились не только дорогой всех жителей уверять об означенном самозванце, но и здесь в Тобольске о том разглашать».
А. И. Бибиков — З. Г. Чернышеву в Петербург, 21 января 1774 года:
«Зло распространяется весьма далеко… Не неприятель опасен, какое бы множество его ни было, но народное колебание, дух бунта и смятение…»
5 января 1774 года на помощь Толкачеву из Берды с полусотней конных казаков при четырех пушках отправился атаман Овчинников.
А вслед за Овчинниковым в канун крещения, прихватив с собой писаря Ивана Почиталина, поехал в Яик и Пугачев.
— Государь-батюшка, — провожая его, говорили льстивые «царедворцы», — токмо явитесь в яицкий ретранжемент, он зараз сдастся!
Скрепя сердце, понимая, что не отвратить своих советчиков от их отчего дома, Емельян согласился:
— Нехай! Заберем быстро яицкое укрепление, а после к Зарубину пойду, да на Казань!
Только не получилось у него, как замышлял…
ГЛАВА 7
«ТЕСНА МОЯ УЛИЦА, ДЕНИС!»
Река Яик вытекает из Уральских гор, скатывается к югу вдоль их гряды, от Оренбурга поворачивает на запад, потом снова на юг и, пробежав еще верст семьсот, в берегах глинистых, безлесных, вливает быстрые мутные воды свои в Каспийское море. На той излучине за семьсот верст от Каспия и прилепился Яицкий городок.
Два века назад появились в здешних пустынных местах первые беглые казаки с Дона да холопы из России, спасавшиеся от помещиков. Расселились они по Яику, прозвались яицкими казаками и несли царю сторожевую службу, ходили в закордонные походы, занимались рыбным промыслом. Жили неплохо, даже вольготно, пока не начала их утеснять царица Екатерина. Взбаламутилось тогда яицкое войско, разделилось на послушную сторону и непослушную и много лет уже пребывает в шатости, колебля окрестных казаков — илецких, оренбургских, а теперь уже и всех дальних — бузулукских, самарских, даже челябинских.
Яицкий городок — жительство немалое, домов три тысячи, все добротные, бревенчатые, под тесовыми крышами, с высокими резными крыльцами — жмутся на узких кривых улочках, разбегаясь пошире лишь в середке, на площади, где стоит войсковая изба да колокольня шестиярусная.
Вся срединная часть с важными зданиями обнесена валом. В эту крепость и забрался полковник Симонов с гарнизоном, когда Михайло Толкачев вступил в город. Симонов сзывал колоколом всех казаков, чтоб шли. к нему, но немногие оставили свои хоромы. А Толкачева, напротив, встретили с радостью, вооружились чем ни попало и бросились на крепость, засели в высокие избы, начали стрелять из окошек. Симонов приказал сжечь ближайшие к валу избы и нещадно палил из пушек, а пушек у него набралось до двух десятков и солдат тысяча да еще две тысячи послушных казаков.
Пугачев въехал в город, когда Толкачев вкупе с Овчинниковым, прибывшим ранее, снова пытались взять симоновский редут. Емельян увидел, что и сей штурм бесплоден, и пресек его. А послал Симонову манифест с увещеванием, чтоб сдавались без боя. Но ответа не получил. И на другой день затеял подкоп под Яицкий кремль: удумал сладить минную галерею да подорвать на крепостном валу пушки, которые вредили его толпе изряднее прочих. Смотрителем за работой сделал Якова Кубаря, к нему определил полторы сотни землекопов да одиннадцать плотников — крепь наводить, и сам здесь бывал с изначалу денно и нощно: показывал, какую держать линию, чтоб траншея достигла крепостного бастиона. А покуда рыли траншею, Емельян, остановившись квартировать в доме Толкачева, делал иные учреждения, потребные для приступа к городу.