Если бы сидел сейчас Денис Пьянов не на другом краю стола, а рядом, как месяц назад, обнял бы его опять за плечи и закричал истошно, во весь голос, душу высвобождая от тоски и одиночества: «Тесна, Денис, ох как тесна-то моя улица!..»
Всю ночь просвадебничали яицкие, еще и день прихватили. А симоновский ретранжемент не сдался. Заполонили весь дом Устиньины кровники и обнаглели в обращении с царем-сродственником. Устинья и та осмелела: «Ты, — вдруг заявила, — и не царь вовсе!»
Грохнул Емельян об стол кулачищем, прикрикнул, чтоб не смела больше о том заикаться и чтоб ни в какие государевы дела не встревала — царица, так сиди себе во дворце, балакай с фрейлинами про наряды, а куда не треба, носа не суй. Всех ее родичей шугнул подальше. Сам же от утра до поздней ночи стал помогать подкопщикам вести минную галерею под колокольню — в рост человека, шириной в сажень, она, по всем расчетам, была уже совсем близко от церковного погреба, где хранился симоновский боевой припас.
Тут вернулся и Овчинников из Гурьева, привез 60 пудов пороху. Пугачев назначил сроки взрыва — 19 февраля.
Но накануне вечером вломился к нему дежурный казак Антипов и срывающимся голосом сообщил: беда! Переметнулся к симоновцам отпрыск бородинского приспешника малолеток Ванька Неулыбин. Бежал он в неприятельский стан не иначе как для того, чтоб открыть там про секретную траншею.
— Кто надоумил его? — спросил Емельян.
Ни один из приближенных не мог дать на это ответ. Да и по наущению ли чьему, а не из чистого усердия свершил свое черное дело старшинский выродок?
Среди сохранившихся документов, раскрывающих нам историю пугачевского восстания, нет такого, который бы со всей непреложностью доказывал, что подростка Ивана Неулыбина подговорил на измену кто-то из взрослых казаков. Однако есть один факт…
Через год с небольшим после описываемых событий — И марта 1775 года — Тайная правительственная экспедиция вынесла определение… освободить Семена Шелудякова с женой Марией (сестра Устиньи) от ссылки на поселение и отдать по-прежнему в уральское (то есть Яицкое) войско, учитывая то, что он, Семен Шелудяков, при атаке пугачевцами Яицкой крепости оказывал верность… и войсковой атаман Мартемьян Бородин особливо о его верности засвидетельствовал…
За какие же «особливые заслуги» перед правительством Екатерины II получил столь высокую милость и полное освобождение родственник «царя» Семен Шелудяков?..
У Пугачева не оставалось времени учинять дознание и выискивать виноватых. В десять часов вечера узнал он об измене, а уже в двенадцать произвел взрыв. Он рассудил сделать его не утром, как намечал, а в полночь, надеясь на то, что Симонов не успеет за два часа убрать из церковного подвала свой припас.
Но Симонов успел. И двадцати пудов пороха, которые Пугачеву удалось заложить в траншее за эти два часа, не хватило, чтоб разрушить стены кремля. Не рухнула даже колокольня — обвалились лишь верхние ее ярусы. Емельян не стал делать штурма — только пометал в крепость бомбы. Симонов ответил 92 тем же. В морозной февральской ночи загорелась злая стрельба. Днем все-таки попытались прорваться в кремль, но овладеть крепостью не хватило силы. А в это время прискакал гонец от Арапова.
Весть была худая. В Бузулук пришел посланный князем Голицыным генерал Мансуров. Арапов дрался с ним три часа и не устоял, — потеряв полтыщи убитыми и ранеными, отступил. Екатерининские войска движутся за ним.
Емельян всполошился. Опасность для Главной армии была уже нескрытная. Он начал решительно сбираться в Берду, пожелав взять с собой пять сотен казаков во главе с Овчинниковым. Никита Каргин покусился еще удержать его:.маслена, дескать, скоро, здесь бы и отведали блинцов. Емельян запальчиво крикнул:
— В сей миг отбываем! — И добавил, усмехаясь: — Не рад станешь блину, когда кирпичом в спину.
Он покинул Яик, без сожаления оставив и его кривые улицы, и всех жителей с молодой «царицей» в придачу. Впрыгнув в возок, запахнул полостью ноги, ткнул возницу: «Трогай!» — и вздохнул с облегчением, едва вымчали кони на степной простор: наконец-то вырвался! Не без умысла отвлекали его полковники от важных дел в Берде — заталкивали настырно в свою казачью столицу. Вот и расписали про Катькиных генералов завирально. Не потому ли и Арапов прислал сейчас нарочного не к ним, в коллегию, а прямиком сюда, к самому Пугачеву? Не иначе как тоже перестал доверять казачьим правителям.
С такими мыслями — злой на всех яицких! — Емельян и торопился в Главную армию, полагая, что самоличным присутствием и вмешательством он исправит сложившееся положение.
Но было уже поздно…
ГЛАВА 8
ХУДОЕ ВИДЕЛИ — ХОРОШЕЕ УВИДИМ
Вторая карательная экспедиция, организованная Екатериной после поражения генерала Кара, была задумана как серьезная военная операция, соответствующая крупным масштабам крестьянской войны. В распоряжении главнокомандующего правительственными войсками А. И. Бибикова было более пяти тысяч регулярных солдат с артиллерией, сибирский корпус генерала Де-Колонга, двухтысячный корпус генерала Фреймана, полутысячный отряд донских казаков, все местные гарнизоны, а также многотысячные легионы и конные отряды дворянского ополчения — московского, симбирского, пензенского и в первую очередь — казанского. Казань стала центром формирования и объединения всех анти-пугачевских сил.
Почему именно Казань, а не Самара, которая расположена много ближе к Оренбургу? Да потому, что Казань прикрывала дорогу на Москву. А российская императрица и ее генералы куда сильнее, чем Берды, боялись зарубинской Чесноковки. Отсюда, от Уфы, Иван Зарубин успешно распространял свое влияние на север и на запад, дотянулся до Самары и угрожал Москве. Поэтому Бибиков, собирая войска в единый кулак, направлял их таким образом, чтобы они при подготовке решающего наступления на Главную пугачевскую армию одновременно очищали от повстанцев районы Башкирии, Прикамья и Урала.
Изгнанием из Самары Ильи Арапова 30 декабря 1773 года майор Муффель фактически начал действия второй карательной экспедиции против пугачевцев. Это наступление правительственных войск вскоре стало повсеместным. Полковник Бибиков, сын главнокомандующего, занял города Заинек, Мензелинск и Нагайбак, генерал Де-Колонг 13 января вошел в Челябинск, секунд-майор Гагрин 25 января разбил Салавата Юлаева под Кунгуром и двинулся на Красноуфимск. Повстанцы повсюду мужественно сопротивлялись, многие города, села, заводы переходили из рук в руки, однако к началу февраля, как раз в то время, когда Пугачев приезжал в Берду после первого неудачного взрыва в Яике, каратели значительно потеснили восставших, и территория, запятая пугачевцами, сократилась. Правительственные войска продолжали медленно, но неотвратимо сжимать кольцо вокруг Уфы и Оренбурга.
Екатерина II лично следила за действиями на внутрироссийском фронте. Бибикову она предоставила неограниченные полномочия. Она не жалела средств для скорейшего усмирения «бунта» и даже назвала себя «казанской помещицей», изъявив при этом монаршее благоволение передать весь доход, идущий из Казанской губернии, местному дворянству, лишь бы употребили его на борьбу с Пугачевым. Самого же Бибикова она непрерывно подгоняла, приказывая «прежде весны окончить дурные, поносные сии хлопоты». А в письме от 16 февраля 1774 года требовала грубо и развязно: «Ну, барин, не скажи, что войск у тебя недовольно, кажется, всем снабден. Пора кончить…»
Решающий удар по зарубинской армии в Чесноковке должен был нанести подполковник Михельсон. А к Оренбургу Бибиков направил объединенные силы, командовать которыми назначил князя П. М. Голицына. Голицын вышел из Казани и, с трудом преодолевая глубокие снега, двинулся к югу. В Бугульме он встретился с Фрейманом, 26 февраля они вместе достигли Бугуруслана. С правой стороны от них находился со своим корпусом генерал Мансуров, выбивший Илью Арапова из Бузулука. Повстанческие отряды, отступившие с Араповым к югу от Бузулука, сосредоточились в Сорочинской крепости и в деревне Пронкино. Сюда и нацелил все подчиненные ему правительственные войска князь Голицын.