Обрадованный пополнением и встречей с соратниками, Пугачев устремился дальше на северо-восток. За десять дней, двигаясь Уральскими горами, повстанцы дошли до Троицкой крепости — от нее оставалось всего сто верст до Челябинска.
Навстречу Пугачеву из Челябинска несколько раньше вышел генерал Де-Колонг. Но благодаря умелому маневрированию повстанцев он не смог их обнаружить, и ему пришлось гнаться за ними, лицезрея разрушенные мосты, переправы и дымящиеся развалины селений.
20 мая пугачевская армия, в которой к этому времени опять насчитывалось свыше 10 тысяч человек при 30 орудиях, овладела Троицкой крепостью. Боем руководил Белобородов: Пугачев, страдая от раны, полученной у Магнитной крепости, лежал в палатке.
На следующий день Де-Колонг все же отыскал лагерь Пугачева в полутора верстах от Троицкой. Произошла многочасовая битва. Несмотря на рану, Пугачев принял участие в сражении, сидя в седле. Правительственные войска победили. Де-Колонг свидетельствует:
«Сколько сам злодей ни усиливал свои отчаянные силы, разъезжая наподобие ветра, удерживать и утверждать, однако остался рассыпанным так, что вся толпа его раздробилась на малые партии и в разные дороги принуждена обратиться в бег».
Поражение было тяжелое: Пугачев потерял более четырех тысяч убитыми и ранеными и почти все орудия. Здесь он лишился новых своих сподвижников — секретарей коллегии Григория Туманова и Шундеева. Однако и корпус Де-Колонга, изнуренный и расстроенный, не в состоянии был преследовать повстанцев. Пугачев и Белобородов, воспользовавшись этим, начали удаляться по дороге к Челябинску. Но через день они столкнулись с другой карательной командой — под начальством Михельсона. Опять произошел бой. Он тоже кончился поражением пугачевцев. Тут от их армии не осталось почти ничего. С остатками разбитых отрядов Пугачев прорвался к реке Миас. И неожиданно вновь получил подкрепление: его ждал с трехтысячной конницей Салават Юлаев. Пришли и работные люди с уральских заводов.
Михельсон не прекращал преследования. С этого момента он фактически сделался самым назойливым противником Пугачева и уже не давал ему покоя до самого конца, до самого последнего сражения под Черным Яром. Плохо вооруженная армия Пугачева Дольше походила на толпу, чем на армию, и, не выдерживая натиска регулярных воинских частей, легко рассыпалась, рассеивалась. Но Пугачев снова и снова собирал ее и нередко первый дерзко налетал на противника. Эта его способность — молниеносно восстанавливать силы и вновь вступать в бой — поражала современников.
Причина успеха подобной тактики Пугачева понятна. Новый главнокомандующий, назначенный Екатериной вместо А. И. Бибикова, князь Ф. Ф. Щербатов в одном из своих рапортов признался:
«Не только одни те места злодейством защищаются, где сам злодей присутственен, но и в далеких повсюду его ждут и приклонением к нему наполняются».
В условиях всенародной войны царские войска продвигались крайне медленно. Им приходилось преодолевать сопротивление местных повстанческих отрядов. Михельсон нередко не мог даже выведать у населения, где Пугачев находится.
Но значит ли это, что Пугачев лишь бестолково метался по Башкирии без всякой цели, меняя направление в зависимости от встреч с преследующим его противником? Нет. У него был определенный твердый план движения. Когда в самом начале он выступил из Белорецкого завода, путь его лежал на северо-восток — к Сибири! И после взятия Троицкой крепости казак Трофим Горлов в присутствии Овчинникова и Перфильева напомнил Пугачеву:
— Ну, батюшка, отсюда станем пробираться на Иртыш.
Об этих планах повстанцев — идти в Сибирь — каратели догадывались. Генерал Де-Колонг писал сибирскому губернатору, что Пугачев имеет «намерение зачать с Магнитной крепости и далее к сибирской линии идти». И князь Щербатов приказывал войскам «пресечь ему дорогу… к сибирским границам», поясняя, что «удаление Пугачева от Сибири более стоит, нежели потеря Челябы». Вероятно, Щербаков основывал такую заботу о защите границ Сибири на мнении Екатерины, которая еще прежде взывала: «Бога для не давайте бездельнику прокатиться в Сибирь, а то зло увеличиться может: сей край очень опасен».
Впрочем, Пугачев наводил страх любым своим направлением, какое бы ни избирал. Все края Российской империи были «очень опасны» для дворянской власти с точки зрения распространения народной войны. Поэтому нетрудно представить, как отчаянно запаниковала крепостническая Россия, когда Пугачев повернул к Москве.
А это случилось сразу после неудачного сражения под Троицкой. Пугачев отказался от плана — идти в Сибирь и вместе с Салаватом пошел уже не на северо-восток, а на северо-запад. Правительственные войска, не ожидавшие такого внезапного изменения маршрута пугачевской армии, остались в глубине Башкирии.
В Петербурге заволновались не на шутку. Государственный совет по указанию императрицы срочно обсудил вопрос о заключении мира с Турцией. До сих пор Екатерина была против прекращения этой войны — боевые действия в Крыму и за Дунаем разворачивались удачно для русских войск. Однако пугачевский фронт оказался важнее турецкого…
Имя Пугачева к этому времени обросло легендами. Распространялись слухи о его нескончаемых блистательных победах над дворянскими войсками, будто взял он Оренбург и Уфу, а крепости Ново-Троицкую и Чебаркульскую переименовал в Петербург и Москву, построил в степи множество пушечных заводов, отчего у него теперь полным-полно оружия. Даже смерть А. И. Бибикова народ объяснил по-своему: дескать, екатерининский генерал не просто скончался, а увидел «государя», испугался и принял яд, который хранил в пуговице…
В те дни, возможно, возникли — многие песни о Пугачеве, которые дошли до нас через два столетия, свидетельствуя о народной любви к своему вождю:
Екатерина в спешном порядке — в который уже раз! — перетасовывала списки карателей. Председателем секретных следственных комиссий по делам пугачевцев был назначен генерал-майор П. С. Потемкин, троюродный брат известного фаворита. На следующий же день по прибытии в Казань он доносил императрице, что нашел город в «сильном унынии». «Все жители, начиная от губернатора, приведены в неописуемую робость, так что почти все уже вывозили свои имения».
Потемкин хвастался, что ему удалось «успокоить начальство», и клялся, будто сам он, выйдя навстречу Пугачеву с небольшим отрядом в пятьсот человек, «погибнет прежде, нежели допустит злодеев атаковать город».
Он явно поторопился со своей клятвой.
Никакие новые назначения, никакие перестановки командиров, ни другие хлопоты Екатерины не уберегли Казани. Высланный Потемкиным и губернатором Брандтом отряд из двухсот человек был разбит пугачевцами в сорока верстах от города. В полнейшей растерянности, в диком ужасе перед надвигающейся громадой казанские правители, дворяне, купцы и чиновники трусливо засели за стены кремля. Вместе с ними спрятался Потемкин.
Полгода назад, когда Пугачев стоял в Берде, здешнее «благородное общество» трепетало при одной мысли о «бунтовщике», хотя был он тогда чуть не за тысячу верст. Генерал Бибиков в те дни приложил немало сил, чтобы «укрепить сердца, колеблемые в верности богу, отечеству и всемилостивейшей государыне». А вскоре «злодей» был вроде и разбит наголову. Но вот уже нет на свете Бибикова, а Пугачев жив! И теперь он совсем рядом! Еще более грозный и сильный. Идет по охваченной мятежом Башкирии, оставляя за собой сожженные города и помещичьи усадьбы, неумолимо приближаясь к Волге.