Все время их рода вдруг предстало перед глазами Грайс. Дом Хаоса от самого начала времен, от первых богов-царей до отца ее мужа. Длинный зал был уставлен каменными гробницами, на тяжелых крышках были вырезаны символы неизвестного языка, вовсе не похожие на буквы или иероглифы, сначала палочки и точечки этих символов и вовсе казались хаотичными, Грайс с трудом уловила в них последовательность. На каменных стенах были выбиты старые, как сам мир, сюжеты - люди склонили колени перед богами, все народы всей земли, от царей до нищих, и не было среди них никого, кто стоял бы прямо, перед чудовищами древности с их чудовищными силами. Чудовища сжимали в щупальцах людей, пожирали их.
Да уж, наверное, если бы кто-то из репортеров побывал здесь, у страны было бы меньше энтузиазма по поводу кандидатуры Кайстофера на пост президента Эмерики.
Это была их история. Милая девушка, которая стояла сейчас рядом с Грайс - прямой потомок твари, пожиравшей города, твари, которая когда-то возлегла с людьми, и они дали ее потомкам свой облик. Но не суть.
- Знаешь, что случается с нами после того, как мы засыпаем? - спросила Аймили.
- Для людей это тайна.
- Ты теперь не с людьми, а с нами.
Помещение не производило такого впечатления, какое производят иногда кладбища. Не было гнетущей мертвенности, пустоты. Здесь будто и не было никого умершего.
Страх был другим. Грайс казалось, что со стен смотрят на нее миллионы глаз, зрячих, живых глаз, и ожидают они, что и Грайс склонится, сквозь столько веков - тоже встанет на колени, как и все из ее слабой породы.
Они шли все дальше. В самом конце зала на стене висел портрет красивого мужчины, в нем было что-то сходное со всеми его детьми. Грайс его еще помнила - Ионатан, отец ее мужа, отец Аймили, Дайлана и Олайви. На нем был дорогой костюм, в руках - безупречная трость с алмазными набалдашником. Он широко улыбался, так, как обычно не принято на портретах - с веселой уверенностью в том, что на картине он получился отлично.
- В доме его портретов не висит. И фоток нет, - сказала Аймили. - Смотри внимательно.
Красивый мужчина, богатый, и кажется счастливым, подумала Грайс. Взгляд - жесткий, смелый, нечеловечный совсем. Но и не злой, скорее насмешливый.
- Мы - выродки, - сказала Аймили. - Посмотри, кем мы были, и кем мы стали. Мы все выродились, вот, Кайстофер, к примеру, выродился в республиканца. Незавидная участь. Но так будет не всегда.
Аймили метнулась к последней гробнице. Лаис помог ей отодвинуть крышку. И Грайс увидела красивого старика, бывшего когда-то мужчиной с портрета. Вернее то, что с ним стало после пяти лет сна. Его тело легонько пульсировало, он был как младенец в утробе матери, сжавшийся и тонкокожий. Под бледным кожным покровом сияли темные, почти черные вены. На открытых местах - руках, шее и лице, было то, что Грайс приняла за ранки. Чуть присмотревшись, она содрогнулась. Это были закрытые глаза. Иногда под кожей что-то двигалось, как будто пинался ребенок, и Грайс видела, что это щупальца скользят под истончившейся кожей.
И тогда Грайс поняла факт, омерзительный в своей физиологичности - человеческое тело для них лишь временный дом, они как гусеницы, становятся куколками, чтобы превратиться в бабочек. Они перерабатывают старое тело, служившее им сто пятьдесят лет, изнутри, растут в нем, питаются им, трансформируют его.
Грайс подумала об огромном количестве гробниц, что они уже прошли. Самые старые расположены ближе к выходу.
Если пять лет понадобилось Ионатану, чтобы тело его уже стало другим, и что-то бродило под кожей, как неродившийся младенец, когда же очнутся, приняв иную форму, остальные.
Там, высоко-высоко, на земле, шагали на работу люди, было переполнено метро, яркая реклама танцевала на электронных билбордах, пищевые и информационные гиганты предлагали все новые способы развлечь себя. Непрестанный гул машин сопровождал Эмерику, и кофе-на-ходу, ставший символом динамичной жизни, щедро сдабривали корицей и подсластителями. В тесных коробках Браклина и Харлема, люди жались друг к другу, смеряя растущую тревожность трансжирами и сахаром. В правительственных кабинетах варились войны. Ядерное оружие, «Данкин Донатс», Силиконовая Долина, Голливуд, Белый Дом.
Все это вдруг показалось Грайс таким маленьким. Коротким перерывом, незначительными точками на великой картине бытия. Один росчерк кисти перечеркнет их все.
Аймили пристально вглядывалась в ее лицо. Она сказала, чуть прищурившись:
- Я вижу, ты поняла.
- А я не понял!
- Добро пожаловать в Дом Хаоса, - объявила Аймили.
Продемонстрировав Грайс хрупкость цивилизации и всех ее достижений, Аймили широко зевнула.
- Вот так вот, - сказала она.
- Жутенько, - выдохнул Лаис. Он почесал красивый, прямой нос.
- А теперь, Лаис, пойдем обнимемся и будем спать.
- А вдруг ты заснешь, как они! И у тебя будут глаза, и щупальца, и...и вообще!
Аймили чуть вскинула бровь, потом вздохнула и терпеливо сказала:
- Мне двадцать лет. У меня есть еще сто тридцать, чтобы насладиться жизнью. Приблизительно.
- Насколько приблизительно?
- Заткнись, Лаис.
Он взял ее за руку, и они пошли к лифту, проходя мимо многочисленных созданий, богов прошедших эпох, которые менялись, готовясь, как бабочки, вырваться наружу из смертной, истончившейся оболочки.
Грайс завидовала Лаису, и его способности моментально позабыть то, что он видел здесь, и больше никогда не думать о том, что боги дремлют под землей Нэй-Йарка, и однажды Дом Хаоса очнется от долгого сна.
Конечно, Грайс и раньше знала, что боги не умирают так же, как другие существа, а впадают в стазис, но сейчас она видела, что происходит с их телами, что это не сон, подобный смерти, а сон, подобный нахождению плода в утробе. Движение под полупрозрачной кожей Ионатана испугало ее. Движение Ионатана.
В лифте они ехали молча. Аймили пощелкала пальцами у Грайс перед носом.
- Я тебя слишком впечатлила, да?
- Все в порядке. Я просто несколько пришиблена масштабом.
Аймили и Лаис вышли на своем этаже. Аймили красноречиво зевала, и Грайс сказала:
- Спасибо большое за экскурсию, было очень приятно познакомиться, а сейчас мне нужно позвонить родителям.
- Но помни, - сказала Аймили. - Заключенным полагается один звонок в день.
Она засмеялась, а вот Грайс было не смешно. Аймили ее очаровала, со своим нарочито наглым поведением, совершенно неподходящей богине одеждой и смешным Лаисом. И все же Аймили не могла понять, что чувствовала Грайс, оставшись совершенно одна.
Эти чувства даже не были однозначно плохими. Грайс была не против навсегда покинуть Юэту, не видеть родителей, не зевать на мессах и не собирать деньги для праздников Хаоса у безразличных соседей. Не нужно было вести себя прилично, здороваться с совершенно незнакомыми людьми только потому, что они - родительские партнеры по работе. Мама и папа, и их бесконечные запреты и сокрушенные возгласы о том, почему она не похожа на сестер, остались будто далеком в прошлом, отболели, как мозоль, которую перестаешь трогать. Грайс действительно собиралась им позвонить, и, на удивление, не испытывала по этому поводу дискомфорта. Прежде, стоило Грайс куда-то уехать, они начинали донимать ее просьбами поговорить с ними, и Грайс бежала от этого, как от огня. Путешествия и рабочие поездки, небольшие отлучки к знакомым, Грайс использовала все в качестве передышки от родителей, и ей вовсе не хотелось брать трубку или выходить в интернет, чтобы нарушить этот обет молчания.
Теперь это было легко. Грайс знала, что она больше не вернется в Юэту. Что нет силы, способной заставить ее это сделать. Теперь она навсегда оказалась отделена от родителей, и отчасти ей было тоскливо и страшно без них, а отчасти, она радовалась, что родители теперь в ее жизни - лишь номинальные фигуры. Движущиеся картинки в центре экрана.