Казалось, нервы Хейторнтуэйта напряжены до предела. Что вывело его из себя: новые вопросы или возвращение сына, – инспектор не знал, хотя догадывался.
– И снова это мне решать, сэр Калеб, – произнес он. Обращение Хейторнтуэйта начинало его раздражать. – Спасибо за информацию. Может, я еще зайду к вам. Посмотрим, как будет двигаться расследование.
– Я человек занятой, инспектор. Нужно что-то поважнее всей этой ерунды, иначе я вас не приму. Я никому не позволю попусту тратить мое время.
– Я приду снова, если сочту это необходимым, сэр Калеб. И вы меня примете, если будете дома. Отнимать у людей время не в моих правилах, вдобавок я дорожу собственным временем и не терплю, когда приходится расходовать его впустую. Доброй ночи.
Хейторнтуэйт оставил эту отповедь без внимания, звонком вызвал горничную и попрощался с посетителем.
Когда Литтлджон заводил машину Хауорта, где-то рядом взревел мотор. Спортивный автомобиль, стоявший, очевидно, за углом дома, пронесся в опасной близости от инспектора по подъездной дорожке и вылетел в черноту ночи. Затемнение было ему нипочем. Представитель второго поколения Хейторнтуэйтов спешил оправдать печальную поговорку о голытьбе, что выбилась в богачи.
Глава 10. Трехпалого предали
Из персонажей пьесы, что были на сцене, когда произошло двойное убийство, осталось лишь несколько. И один из них особенно интересовал Литтлджона. К нему-то и направился инспектор морозным утром на следующий день после визита к Калебу Хейторнтуэйту. Он решил прогуляться пешком до «Лошади и жокея», чтобы встретиться с Сетом Уигли, бывшим владельцем паба, давно удалившимся на покой.
Старый паб, словно крепость, прочно стоял на земле, открытый солнцу и ветрам Пеннинских гор. У этого заведения были свой характер и история. Суровыми зимами он, бывало, по полтора месяца оставался безлюдным, а в пору молодости Сета Уигли паб славился домашним пивом и обильным столом. В прежние дни, когда продуктов было вдоволь и стоили они недорого, там неизменно подавали коронное блюдо, яичницу с ветчиной, а Сет Уигли умел готовить ее мастерски. Водился там и жареный сыр, и сочный рассыпчатый уэнслидейл[18], который выкладывали одним куском на тарелку, чтобы каждый отрезал себе сам. Eheu fugaces[19].
Особого внимания заслуживала вывеска «Лошади и жокея», главная здешняя достопримечательность. Крепкая, побитая ветром и дождями, она висела на самом ветреном углу и покачивалась даже от легкого дуновения. Когда Литтлджон остановился под ней после четырехмильной прогулки вверх по холму, ему страстно захотелось яичницы с ветчиной из былых времен, о которой рассказывал Хауорт. На потемневшей вывеске он разглядел изображение святого Георгия, поражающего дракона! Еще когда в пабе заправлял старый Уигли, здесь появился какой-то бродячий художник и вызвался нарисовать вывеску за ночлег и дармовое пиво. Сет угостил его так щедро, что тот забыл название паба, перепутал лошадей и всадников, однако успел сделать отменную вывеску, прежде чем обнаружилась ошибка. Хозяин нашел шутку забавной и решил, что вывеска послужит хорошей рекламой его заведению. История разошлась по округе, название паба слышали все, и туда толпой повалили любопытные, желающие взглянуть на вывеску.
Миссис Брейсгердл, хозяйка «Лошади и жокея», проводила Литтлджона в маленькую душную гостиную, где перед большим камином сидел ее отец. В комнатке теснились медная кровать, комод красного дерева и громоздкий гардероб. Сет Уигли, обложенный подушками, сидел в кресле у огня, теплый плед полностью скрывал его ноги. Это был полный старик с отечным розовым лицом и белоснежными шелковистыми волосами. Видимо, он страдал водянкой, но, несмотря на почтенный возраст и немощь, лучился весельем и с нетерпением ждал весны, когда его кресло вынесут в сад и он сможет снова вдохнуть свежий воздух любимых вересковых пустошей, почувствовать на щеках прохладный ветерок и солнечные лучи, услышать крики летящих птиц. Сет Уигли внимательно слушал, пока Литтлджон объяснял ему цель своего визита.
– Только не смешите его, инспектор, – прежде чем оставить мужчин одних, предупредила дочь, пухлая пышногрудая женщина лет пятидесяти. – Я всегда боюсь, что он лопнет, стоит ему начать смеяться.