* * *
И вот ещё одна слеза скатилась
в честь одного из них, в честь колокольника,
в честь колокольчика и колокольни —
хохочущий безумец, полномочный
изобретатель, маг-циркач и маг
поэзии, Кирсанов, Сёма, брат, —
лишь несколько часов тому назад
узнал я эту весть и не поверил,
не верил, здесь, вдали, сейчас, не верю
холодной этой вести, этой смерти,
которая когтями ледяными
впилась в твой ясно блещущий напев.
Семён Кирсанов был моим весельем,
весёлым хлебом,
радостью делить
вино
и доброй радостью открытий,
которые он помечал своей
минутной стрелкой, — радостью безбрежной
был этот добрый колокольчик-друг.
И вот невероятное: беззвучный,
в сырой земле, украденный безмолвьем
навеки, — он и фейерверк его,
и многогулкие его стихи —
то, что являлось праздником моим
и чашею, которую отныне
мне не поднять, поскольку друг мой стал
туманом — тишиною стал мой друг,
луной разбитой,
плачущей снегами
над местом,
где покоится мой друг.
© Перевод с испанского П. Грушко, 1977