Что думал обо всём происходящем вокруг сам Юлиан, ведьмаку было неведомо. Однако, узнай он о том, что бард совершенно серьезно связал его плохое настроение и очередную размолвку с одной красавицей из Венгерберга, то точно бы придушил придурка. Впрочем, с точки зрения самого Лютика всё складывалось как в балладе, а именно — потеря сапога, фингал и постоянно дурное настроение у одного из участников истории, что абсолютно прозрачно намекало: милые вновь бранью тешатся. Сначала он даже хотел положить этот сюжет в основу для новой песни из его цикла о злоключениях и приключениях одного ведьмака и одной чародейки, но, глядя на мрачного как ночь друга, быстро передумал, хотя и запомнил пару особенно хорошо получившихся рифм. Так, на всякий случай.
Когда до Новиграда оставалось всего ничего, у Геральта, и без того бледного, выражение лица стало совсем дикое. Опасаясь очередного взрыва, бард наконец выпустил лютню из рук, и в город въехали молча. Почти перед самыми воротами ведьмак ткнул лошадь в бока пятками и едва не скрылся из виду, но ошарашенный виконт его всё-таки догнал. Ожидая чего угодно, и даже предположив, что спутник может резко развернуться и откусить ему руку, он всё-таки тихонько поинтересовался, в порядке ли тот, высвободив на всякий случай ноги из стремян, чтобы свалиться с мерина в канаву, ежели что.
Предосторожность оказалась совершенно ненужной. Повернувшийся к нему Геральт даже изобразил слабое подобие улыбки, впрочем, не такой уж и вымученной, и елейным, не предвещающим ничего хорошего, тоном, заявил, что вот сейчас они найдут себе место для ночлега, выбьют пыль из одежды и пойдут кутить. «Возможно, — подумалось Лютику, пока они продвигались сквозь немногочисленную, но крайне пёструю новиградскую толпу, — хорошая попойка немного его взбодрит.»
Денег, что они наскребли, шатаясь по сёлам и весям хватило на крайне грязную мансарду покосившегося дома. На вопрос о возможности помыться хозяин постоялого двора широко улыбнулся, показав все зубы, что у него остались и предпочёл не отвечать. Лютику пришло в голову, что это не слишком хорошее начало, но он благоразумно промолчал, наблюдая за как всегда спокойным Геральтом. Настроение того болталось где-то около нуля, а потому виконт предложил ему встретиться в одном хорошо им известном заведении, а сам вызвался поискать товарищей, которые вполне могли оказаться в городе.
И несказанно удивился, когда ведьмак легко согласился на такие условия, пересчитал скудное выражение их достижений в денежном варианте и вручил Лютику половину. Покинув их временный приют, бард справедливо решил, что, либо собутыльники вынуждены будут поить их и кормить, либо им придётся сбежать, не заплатив, а потому, отряхнувшись от дорожной пыли, поправил берет и влился в реку человеческую.
У него было несколько часов, чтобы встретиться с некоторыми своими знакомыми, которые непременно согласятся проспонсировать человека искусства за пару самых что ни на есть целомудренных поцелуев в приличные места. Он посетил парочку из них, и только благодаря сноровке, ловкости и чутью смог скрыться и не быть битым. После второго дома, оказавшись на волоске от избиения не вовремя вернувшимся супругом его «знакомого», Лютик пробежал ещё пару кварталов, петляя, как загнанный заяц. Перейдя на шаг, он ещё долго оглядывался, и ему даже показалось, что за ним кто-то наблюдает, да вроде как где-то в толпе мелькнула беловолосая макушка. Справедливо рассудив, что у Геральта наверняка есть более интересные дела, чем следить за ним, прячась в грязной подворотне, он привёл свой вид в порядок и направился дальше.
Геральт, прячась в грязной подворотне и стоя в луже вполне понятного происхождения в ожидании, пока де Леттенхоф отойдёт подальше, думал только о том, чтобы и в третий раз кобелину выгнали ни с чем. Он был даже согласен начать обедать собственными сапогами (правда, предварительно их пришлось бы отмыть), только бы затихла ревность, застилающая глаза кровавым туманом.
***
Он стоял в узком — едва не касаясь плечами стен жмущихся друг к другу домов — переулочке вот уже полчаса. Было бессмысленно ждать внезапно вернувшегося мужа или праведного гнева, как в тот раз, когда одна из ненаглядных барда швырялась сковородками. «Идиот», — пронеслось в голове, и Геральт даже не понял, о ком он конкретно думает. В равной степени это могло относиться к обоим. От этого на языке появилась горечь, и начало сводить зубы. Решив больше не караулить, на всякий случай ущипнул себя, и, когда это не помогло, так сжал ладонь в кулак, что короткие ногти впились в кожу. Отрезвляющая боль принесла какое-никакое, а облегчение и заставила идти.
Лютик явился на полчаса позже положенного, почищенный, отмытый и благоухающий, а выражение лица у него оказалось до того мерзостно довольное, что Геральт повременил с приветствием и опрокинул в себя всё, что осталось в кружке. Но стоило из-за спины поэта показаться Золтану, как вечер перестал быть таким отвратительным.
Краснолюд с бардом некоторое время обменивались новостями, а Геральт всё больше пил, периодически, когда к нему обращались две пары глаз, комментируя ту или иную тему. Сидели долго, Юлиана порядком развезло, да и сам Геральт понимал, что пора заканчивать на сегодня. Однако, стоило ведьмаку подняться, как раскрасневшийся и мало что соображающий де Леттенхоф вдруг перегнулся через стол, едва не свалив и бутыль какой-то особенно жестокой по отношению к не-краснолюдам самогонки, да свою пустую уже кружку, сжал его руку в своей. От прикосновения прошило током, обдало морозом, и кровь схлынула в самое неподходящее прямо сейчас ей место. Чтобы не опозориться, ведьмак упал обратно на лавку и искренне порадовался тому, что не может покраснеть.
Это было бы очевиднейшим провалом. Лютик, однако, так и не разжал пальцев, и Геральту большого труда стоило держать лицо. Все мерзкие чувства рассеялись, а опьянение кружило голову уже куда меньше, чем пальцы барда. Он так и полулежал на столе, глядя только на него — ведьмака, и, вдруг погладил большим пальцем кисть беловолосого. Это было очень, очень хорошо! Пришлось призвать всё свое самообладание, чтобы оставаться — хотя бы внешне — обычным.
Он не увидел — почувствовал другой взгляд и повернул голову в сторону Хивая. Выражение лица краснолюда заставило Геральта покрыться мурашками, его прошиб холодный пот. Большой палец так и блуждал по коже, а внутри появилось такое гаденькое ощущение от взгляда Золтана, как будто насобирал слизней и пару пригоршней проглотил, сырых, не пережёвывая. Свободной, чуть подрагивающей рукой он нашёл свою кружку и скрылся в ней. Алкоголь прокатился по языку, ожёг глотку, и едва не заставил закашляться. Увы, но кружка вскоре опустела, а потому утратила свою функцию преграды от пронзительного и слишком понимающего взгляда.
Он едва не рассмеялся, когда прочёл во взгляде Золтана жалость. Оказывается, не так уж ты непроницаем, ведьмак! Только вот этот несчастный бард, у которого в голове птички гадили, так и продолжает гладить твою руку, уставившись на тебя взглядом абсолютного непонимания. Только ему, виконту сраному, невдомёк совсем о том, что ты чувствуешь!.. А остальные — они всё видят. Всего тебя, насквозь. И не надо им даже мысли читать, как той же Йеннефэр!
Ведьмак вдруг почувствовал себя полностью голым. С одной стороны, ощущение, конечно, неприятное, потому что народу в корчму набилось будь здоров, и было шумно и весело. С другой — возбуждение перестало нарастать, что, в общем-то, момент положительный. Видимо, краснолюд по-своему истолковал его немного расслабившееся лицо и ткнул Лютика в бок. Тот прошипел что-то не слишком цензурное, но его ругань утонула в общем потоке то тут, то там раздающегося гогота и пьяных песен. Бард выпрямился и отпустил наконец Геральта.