К моменту открытия в Литературно-художественный кружок вошли 142 действительных члена и 35 членов-соревнователей, вскоре приняли еще 60. Южин в том же письме Гнедичу выражал надежду на то, что «из этого благого начинания выйдет и хороший частный театр, и объединение провинциальных крупных антреприз в одно общество, может быть, даже акционерное товарищество, которое возьмет в свои руки с ужасающей быстротой падающий провинциальный театр…», — все это подразумевало расширение кружка. В 1901 г. в кружок входили 234 действительных члена, из них 86 учредителей. Среди учредителей было 35 женщин; возражения со стороны властей против участия в кружке женщин, как противоречащего «нормальному уставу», 1874 г. удалось парировать ссылкой на более ранний прецедент — устав Артистического кружка.
В подготовительный период обнаружились и разногласия. Они вращались вокруг вопроса о том, как избежать превращения Кружка в организацию самодовлеющую, не имеющую влияния. Сумбатов-Южин предостерегал от идейной розни в Кружке, он считал, что тесное общение его членов, если и не приведет к полному единству их идейно-эстетических взглядов, то все же будет достаточным для того, чтобы Кружок распространял в обществе интерес к важнейшим явлениям в области литературы, живописи, музыки и театра.
Сходную, на первый взгляд, позицию занял И. Я. Гурлянд, впоследствии один из ближайших помощников премьер-министра П. А. Столыпина. Он видел в Кружке место, где у его членов будет воспитываться «привычка спокойнее относиться к людям так называемого другого лагеря» («объединиться, забыв нескончаемые споры» он призывал в дальнейшем и со страниц редактируемой им газеты «Россия», обосновывая политический курс Столыпина и адресуясь всему российскому обществу — что не мешало ему выступать со страниц «России» против кадетов и не отвечать на выпады черносотенных газет против «конституционных» министров, включая Столыпина){515}. Но о том, что Кружок должен как-то воздействовать на общество, Гурлянд в этот подготовительный период ничего не говорил. Наконец, еще один участник дискуссии театральный критик B. C. Флеров подчеркивал, что клуб создается «не для нас, действительных членов», он сможет благотворно воздействовать «посредством нас на московское общество», но лишь в том случае, если будет проводиться строгий отбор вступающих, «беспощадно отметая все сомнительное»{516}.
По-видимому, возобладала все же умеренно-либеральная установка Сумбатова-Южина на идеологическую терпимость и объединение в Кружке всех культурных сил. Организатор «Среды» Н. Д. Телешов вспоминал, как артистическая и литературная Москва ожидала с нетерпением открытия Литературно-художественного кружка, надеясь найти здесь «свой уголок, свой дом и приют, где было бы возможно чувствовать себя свободно, отдыхать и общаться со своими людьми, с товарищами по стремлениям, попросту и без церемоний, как в своей семье». К тому, чтобы деятели литературы и искусства, «разбросанные по разным театрам, консерваториям, студиям, частным кружкам, меблированным номерам и т. п.», «чувствовали себя в кружке как дома», стремился и Сумбатов-Южин.
Эти надежды, по оценке Телешова, оправдались, в Кружке действительно сложилась «товарищески-семейная обстановка», «было весело и приятно, особенно в первые месяцы». Вероятно, способствовали созданию такой обстановки скромные размеры первого помещения Кружка. Оно находилось в доме на углу Воздвиженки и Кисловского переулка и состояло из зала, столовой, переделанной из оранжереи, и комнаты в подвале, где был буфет и стоял единственный карточный столик возле стены, оригинально украшенной днищем огромной пивной бочки с надписью большими буквами: «in pivo veritas». Что же касается строгости при приеме в Кружок, о чем писал Флеров, то дирекция соблюдала правило «не принимать посторонних, кто бы они ни были», только в течение первого года. Потом, по свидетельству Телешова, все стало проще{517}.