Если всякая партийность вызывала тогда у Станиславского отвращение, то радикальная, социал-демократическая тем более. В декабре 1905 г., под аккомпанемент гремевших поблизости выстрелов, он наслаждался репетициями «Горя от ума», для него это была «единственная отдушина теперешнего существования». Комедия Грибоедова представлялась ему воплощением отсутствующей в окружающем мире гармонии. А злободневная пьеса Максима Горького «Дети солнца», написанная в Петропавловской крепости (кстати, по просьбе «художественников»), его ужасала, как и неожиданная реакция на премьере спектакля 24 октября публики. Оказалось, что публика не способна отличить происходящее на сцене от реальной жизни: «Какой ужас играть и репетировать в такое время эту галиматью и бездарность»{521}.
В отличие от таких видных деятелей культуры, как Южин или Станиславский, многие рядовые посетители Кружка находились в 1905–1906 гг. в состоянии эйфории. После окончания I съезда кадетской партии, совпавшего с объявлением Манифеста 17 октября, толпа посетителей Кружка бросила игорные столы в нижнем зале и столпилась вокруг явившихся на банкет делегатов съезда. Как вспоминал П. Н. Милюков, его «подняли на руки, притащили к столу, поставленному среди залы, водворили на стол, всунули в руки бокал шампанского, а некоторые, особенно разгоряченные, полезли на стол целоваться со мной по-московски и, не очень твердые в движениях, облили меня основательно шипучим напитком», а затем потребовали произнести речь{522}.
По случаю успеха кадетов на выборах в I Думу дирекция Кружка снова устроила банкет в честь приехавших из Петербурга партийных лидеров. Они выслушали восторги собравшихся, предсказывавших полную победу партии. Милюков, однако, лишь покачивал головой («Наша сомнительная победа» — так впоследствии озаглавил он соответствующий раздел своих воспоминаний).
Были и члены Кружка, считавшие себя левее кадетов, как некий врач, который на том же банкете в честь петербургских гостей «бегал по зале с красной ленточкой в петлице сюртука и твердил, что он и социалист, и анархист — словом, черт знает что такое!» — вспоминал очевидец, видимо, восторженному настроению не поддавшийся{523}. Проявлением той же эйфории был повышенный интерес интеллигенции к деятельности Государственной думы, о чем свидетельствует, например, просьба Вл. И. Немировича-Данченко, обращенная к московскому депутату М. В. Челнокову, предоставить приехавшим в Петербург артистам Художественного театра 8 билетов для посещения Думы{524}. Еще один показатель политических симпатий руководства Кружка — тот факт, что позже, в 1913 г. дирекция инициировала подготовку 50-летнего юбилея ведущей московской либеральной газеты «Русские ведомости», избрав 9 февраля комиссию из Брюсова, Ю. А. Бунина, И. И. Попова и М. Г. Комиссарова для хлопот об образовании всемосковского комитета, и в дальнейшем этот комитет по проведению юбилея заседал в помещении Кружка{525}.
Тем не менее в политический клуб одной партии Литературно-художественный кружок не превратился. Интересны относящиеся к периоду революции наблюдения преподавателя Московской духовной семинарии Н. П. Розанова: «Дирекция в сдаче зала разным обществам и союзам не отличалась большой щепетильностью и, почти вся принадлежа к партии народной свободы, сдавала зал кружка и союзу октябристов, и — horribile dictu! (страшно сказать — И. Р.) — даже союзу русского народа, так что члены кружка однажды увидели на сцене своего зала известного черносотенца протоиерея Восторгова, выступавшего здесь в качестве оратора»{526}.
Репортер московской большевистской газеты «Борьба» описал состоявшийся в конце ноября 1905 г. в зале Кружка митинг Союза Союзов, не скрывая, как неприятна ему вся обстановка этого собрания и собравшаяся публика: «Шуршащие шелковые юбки, небрежный разговор и т. д. и т. д. Все очень прилично». Председательствовал кадет Н. В. Тесленко, вступительную речь произнес один из руководителей Всероссийского союза учителей и деятелей по народному просвещению И. Н. Сахаров, сожалевший, что в Союз Союзов «пока не идут» профессиональные союзы рабочих. «Увы, напрасны ваши ожидания, — комментировал репортер, — …нельзя соединить… несоединяемое». Все выступавшие кадеты (кроме уже названных, М. Л. Мандельштам, В. А. Маклаков, говоривший о смертной казни, и др.) — это для автора отчета «лицедеи политической говорильни», собравшиеся «в трепетном ожидании нарождения тридцатитысячной резолюции» и изменяющие революции.