В Третьем женском клубе, образованном в Москве в конце 1912 г., насчитывалось 800–900 членов, здесь читались лекции, как правило, политического и дискуссионного плана: о хулиганстве, в котором иные левые видели проявление социального протеста, о страховании, о марксизме и взглядах Льва Толстого, о дарвинизме, о Бебеле, о расколе социал-демократической фракции. На эту тему выступил популярный рабочий депутат IV Государственной думы и агент Департамента полиции, о чем не было известно, большевик Роман Малиновский, осуществивший раскол по указанию Ленина{590}. Согласно уставу, только женщины могли быть действительными членами этого клуба, но в отличие от «буржуазных» женских клубов члены-соревнователи — мужчины играли ведущую роль (об одном из них, социал-демократе Иване Мусатове, полицейский осведомитель сообщал, что он «заядлый вегетарианец»; сорок лет спустя судьба свела меня с ним, замечательным педагогом, и в разговоре выяснилось, что просто молодой Мусатов подрабатывал тогда в вегетарианской столовой в качестве швейцара). Имелся при клубе драматический кружок и кружок самодеятельных поэтов. Однажды клуб устроил платный вечер, арендовав Большую аудиторию Политехнического музея, с участием В. И. Качалова, И. М. Москвина, О. Л. Книппер-Чеховой{591}.
Упоминавшийся уже лектор-меньшевик С. Г. Сватиков в том же письме Г. В. Плеханову в 1908 г. подробно рассказал о своем общении с аудиторией одного из петербургских рабочих клубов (название клуба, естественно, не указывая), в этом клубе он читал лекции по истории России. Слушатели, сообщал Сватиков, это рабочие, соединенные «плотным цементом», число их непрерывно росло, на интересные лекции стекаются сотни рабочих. Самым ценным он считал беседы с ними, возникавшие после лекции и иногда перераставшие в дискуссии. Верх в этих дискуссиях не всегда брал лектор, встречались «неожиданно интересные люди и мысли». Случай, который Сватиков описал, наглядно обнаружил, как идеология, внушаемая лекторами — социал-демократами на историческом материале, подчас воспринималась совсем не так, как они ожидали. С преобладающим умонастроением слушателей-рабочих марксистские идеологические построения соотносились по-своему.
Читать в рабочих клубах курс всеобщей истории полиция не разрешала, но по ходу одной из лекций Сватиков упомянул Французскую революцию конца XVIII в., привел некоторые факты и проиллюстрировал сказанное схематическим изображением на доске гильотины. При этом, пытаясь разъяснить марксистский взгляд на сущность революции, он заметил, что «не истреблением личностей, а лишением социально-экономического преобладания уничтожается гибельное влияние господствующего класса». Устная дискуссия на такую тему была невозможна, но слушатели прислали в ответ большое число записок, не согласившись с лектором. Несколько из них Сватиков воспроизвел: «Гильотина нужна, чтобы отомстить за жертвы контрреволюции». «Или Вы и „ево“ хотите миловать?» (подразумевался Николай II). «Нет, товарищ, вы неправы. Не гильотина нам нужна, она неудобна тем, что нужно подтаскивать преступников. Это потеря времени. Нужно выдумать машину, чтобы она в ужасном виде бегала по улицам и домам и рвала живыми злодеев».
Как можно понять из письма Сватикова, слушатели не оценили его иронию по поводу последней записки: примерно такая бегающая «машина» уже изобретена, объяснил он, это Союз русского народа, устраивающий погромы, только служит он правительству. Намек на то, что революционеры-марксисты не должны подражать ни якобинцам, ни черносотенцам, до аудитории не дошел. Зато весь сообщаемый на лекциях антимонархически окрашенный конкретно-исторический материал (в том числе о немецком происхождении Романовых) ложился на подготовленную почву. С точки зрения слушателей лектор был просто непоследователен, отрицая необходимость революционного террора. В одной из записок содержалась просьба подсчитать вред, нанесенный народу семейством Романовых за триста лет их правления. Все такие записки Сватиков сжигал, тем не менее лекции его были градоначальником запрещены.