Познакомившийся с Паниной в эмиграции пражский корреспондент «Последних новостей» Дмитрий Мейснер писал впоследствии, что «эта молодая, несметно богатая аристократка значительную часть своих огромных доходов ассигновала на просвещение российского пролетариата. В тех масштабах, в которых это делала Панина, случай этот был в России единственным»{613}.
Когда после Октябрьской революции Панину — товарища министра народного просвещения во Временном правительстве — предали суду революционного трибунала за отказ передать новой власти хранившиеся в кассе министерства денежные суммы, в ходе судебного заседания обнаружилось своего рода «раздвоение» присутствовавших на суде петроградских рабочих. Один из них, рабочий Орудийного завода Иванов благодарил Панину: она «зажгла в рабочих массах святой огонь знания, который усердно гасило самодержавие, несла в народ сознательность, грамотность и трезвость, несла культуру в самые низы», и сам он на ее лекциях «увидел свет». Другой рабочий, Наумов, в столь же страстной, но «политической» речи призвал различать «благородство в прошлом и преступление в настоящем» и вести борьбу со всеми представителями класса буржуазии, «независимо от их личных достоинств».
С. В. Панина. Начало 1900-х гг.
Поскольку это было первое судебное разбирательство при большевиках, да и название «революционный трибунал» обязывало, председатель суда рабочий-большевик И. П. Жуков (в дальнейшем член коллегии ВЧК) счел нужным сделать экскурс в историю Великой французской революции. Он заявил, что революционный трибунал «и у нас будет самым строгим и суровым защитником прав народа». Защитник Паниной кадет Я. Я. Гуревич счел этот экскурс «смесью французского с нижегородским»{614}. Все же гильотинировать Панину председатель не призывал, хотя безусловно держал в уме, подобно слушателям лекций Сватикова, этот вдохновлявший радикально настроенную часть рабочих исторический опыт.
Как видно из всего сказанного ранее, дифференциация сознания городских социальных низов, так определенно проявившаяся на суде по делу Паниной, началась в дореволюционное время. Происходила она и в стенах Народного дома Паниной, хотя и помимо ее желания. Вероятно, графиня отдавала себе в этом отчет, или по крайней мере осознала это, оказавшись в эмиграции, но прямо по этому поводу не высказывалась. Зато об этом говорили и писали после 1917 г. те, на кого были рассчитаны созданные ею образовательные учреждения.
Руководитель кружка в Лиговском народном доме рабочий Алексей Маширов, писавший под псевдонимом Самобытник, оказался там впервые в 1908 г. и в максимальной степени использовал возможности вечерних классов для получения общего образования. Его избрали представителем учащихся в Совете Народного дома. В 1912 г., будучи безработным и «нелегалом», он нашел там приют, жил, по его словам, «на колосниках сцены… в специально выстроенной конспиративной будке». После революции Маширов вспоминал не без самодовольства, как сумел расположить к себе либеральную администрацию Народного дома, «показав свой талант и воздействуя на сентиментальные личности, стоявшие во главе этого дома», в том числе на С. В. Панину, которая «в своем хорошем отношении к нам… дошла даже до того, что обещала нам и денежную помощь, и помощь техническими средствами».
Участники кружка читали и обсуждали рефераты о писателях (внутри кружка и для всех желающих, в зале Народного дома), составляли и печатали на гектографе с согласия администрации журнал под названием «Независимая мысль», затем переименованный в «Проснувшуюся мысль», главным образом с собственными стихотворениями. Они подготовили сборник к 10-летию Лиговских вечерних классов, изданный на средства С. В. Паниной (что не помешало одному из кружковцев сравнить в своей статье ее просветительную деятельность с политикой Столыпина; Панина, член кадетской партии, возмутилась, но поддерживать кружковцев не перестала){615}.
В советское время участники кружка, в том числе его организатор Маширов, представляли свою деятельность как всецело политическую и подчиненную указаниям большевистского руководства. Это не совсем так. Один из участников кружка 20-летний Михаил Царев (В. Торский) сообщал в июне 1914 г. в письме, отобранном полицией у адресата, что читает теперь рефераты «не по тетрадочке, а просто так, при помощи конспекта, и, кажется, ничего выходит». Сообщал он и о том, что прочитал недавно в одном из рабочих клубов (по-видимому, «Наука и жизнь») реферат о Радищеве. «На эти рефераты я смотрю как на практику, с одной стороны, и как на попытку расшевелить закабаленные „экономией“ и „политикой“ умы рабочей публики». Очевидно, самому автору письма было недостаточно «экономии» и «политики».