Названия рубрик в последующем нашем изложении — по названиям партий или групп партий — условны. В каждую рубрику включены также промежуточные разновидности клубов, сознательно или вынужденно избранные их организаторами. Попутно упоминаются и некоторые старые клубы, в которых бывали политические деятели.
Клубы правых. У консервативных и либеральных клубов имелись возникшие до 1905 г. организации-предшественники, их можно считать одновременно предшественниками соответствующих партий. В предреволюционный период было оформлено на правах обычного клуба Русское собрание, устав его Министерство внутренних дел утвердило в январе 1901 г. Первоначально это был кружок сановников, военных и интеллектуалов консервативно-славянофильского направления. Деятельность Русского собрания на первом этапе его развития, до 1905 г., подготовила создание идеологически родственных ему правомонархических партий{636}.
Довольствовалась ли эта организация ролью лаборатории, где вырабатывалась идеология будущих партий? Как заявляли руководители Русского собрания, оно возникло по причине осознания «той опасности, которую представляла для русского дела космополитичность высших слоев высшего общества…»{637}. Из такого признания явствует, что борьба собрания с «космополитичностью» имела и в то время, когда его деятельность была главным образом академической, также и практический прицел. Собрание стремилось воздействовать на высшую бюрократию, удерживая ее от преобразований, посягающих на «родные святыни». Элитарный состав собрания позволял его членам устанавливать прямые контакты с правящими кругами.
Недостаточность такого лишь канала влияния сознавали вначале немногие консерваторы. К их числу принадлежал генерал-неославянофил А. А. Киреев, мечтавший о создании консервативной партии со своим печатным органом. Ему было вместе с тем ясно, что для этого необходим какой-то минимум изменений в государственном устройстве. Отклика его усилия не нашли, и в 1900 г. он записал в дневнике: «Как организовать консервативную партию, когда те, кому хочешь служить, которых хочешь спасти, не понимают, что для такого служения нужна свобода слова, что служить молча могут только лакеи, а не верные слуги»{638}. В том, что касается свободы слова, мечта Киреева развивала соответствующий компонент славянофильства эпохи великих реформ и пореформенного времени (тогда славянофилы довольствовались «гласностью»). Но имел ли Киреев в виду свободу слова и союзов для всех или только для своих единомышленников, неясно. Осуществить наделе эту мечту консервативные группировки получили возможность лишь одновременно с либеральными, после издания Манифеста 17 октября.
С 1905 г. Русское собрание встало на путь воздействия на широкие слои населения, превращаясь в политическую партию, о которой мечтал Киреев, и вместе с тем оставаясь идейным центром всего правомонархического движения. «Русское Собрание „восприяло от купели“ Союз русского народа… Чуть ли не все члены Русского Собрания вошли в состав членов союза», — радостно сообщал наблюдатель этого «восприятия» черносотенный журналист, вдохновитель кишиневского погрома 1903 г. П. А. Крушеван (сам он, перебравшись в Петербург, вступил в Русское собрание). В числе членов той и другой организации, продолжал Крушеван, было «столько выдающихся русских людей, известных общественных деятелей, писателей, лиц, носящих громкие исторические фамилии»{639}. Деятели Русского собрания (правда, без особо громких до этого момента фамилий) А. И. Дубровин, Б. В. Никольский, В. М. Пуришкевич и др. стали руководителями Союза русского народа, а принятая в 1906 г. программа Русского собрания была признана всеми правыми организациями эталонной.
Версия, согласно которой до этого «Русское собрание» было чуждо некультурному «монархизму толпы» и экстремизму, и, стало быть, в его «вырождении» повинны такие «политические авантюристы», как Пуришкевич и Никольский, не может быть признана обоснованной{640}. Экстремизм их был, конечно, радикальной реакцией на революцию. Уже в августе 1905 г. Никольский, обращаясь к епископу Антонию (Храповицкому), заявлял, что «самоуправство и самосуд» — «единственное, что остается сторонникам порядка и закона», а епископ отвечал, что вполне согласен с этой «точкой зрения на народную месть»{641}. Дубровин заявил уже в декабре 1905 г., что не нужно было давать Манифест 17 октября{642}. Кроме того, не с 1905 г., а изначально членам «Русского собрания» был присущ стойкий антисемитизм, один из главных устоев правомонархической идеологии, отраженный во всех программных документах организаций правых и в то же время характерный для убеждений если не большинства, то значительной части бюрократической верхушки. В некоторых ведомствах идеологически близкие черносотенцам чиновники определенно преобладали. Расхождения касались лишь деталей, например, способов изгнания евреев из России, а сама эта цель связывалась напрямую с «национальным возрождением русского народа»{643}.