Уже в сентябре 1906 г. Столыпин поставил перед редактором «России» Гурляндом задачу «добивать кадетов», чтобы повернуть общественное мнение в сторону правительства. Реализацией этой задачи явились статьи, публиковавшиеся в «России», и специальная брошюра Гурлянда «Правда о кадетах» с заимствованием у черносотенцев антиеврейских аргументов{682}. Тем временем Департамент полиции уведомил Рейнбота, что, «ввиду Выборгской манифестации и Гельсингфорского съезда», партия народной свободы признается правительством противозаконной, и потому не должны разрешаться и ее новые «предприятия». Однако, поскольку это указание было «доверительным», условились, что действующие уже кадетские клубы будут закрываться за уклонения от своих уставов. Градоначальник, он же председатель городского присутствия по делам об обществах и союзах, так и поступил. В ноябре 1906 г. все московские кадетские клубы были закрыты. На телеграмму Павла Долгорукова Столыпину с жалобой на Рейнбота Столыпин не ответил{683}.
Правда, тогда же осведомленный журналист Л. Львов обнародовал мнение нового (с июня 1906 г.) директора департамента полиции М. И. Трусевича о необходимости легализовать партию народной свободы; Трусевич при этом сообщил, что «вопрос на очереди»{684}. Первый раз партия получила формальный отказ в регистрации в сентябре и тут же подала новое заявление. Легализация, однако, так и не состоялась, а «мнение», высказанное публично Трусевичем, на положение клубов кадетской партии не повлияло. К такому обороту дела кадеты были не готовы, иначе они подумали бы, что следует юридически отделить клубы от партии.
В провинциальных городах кадетские клубы постигла та же участь. Закрыт был действовавший с апреля по октябрь 1906 г. клуб в Тамбове, неосторожно названный «Тамбовским кадетским клубом». Доказать, что это вполне самостоятельная организация, не удалось, губернатор и губернское присутствие могли ссылаться на то, что это отделение нелегализованной партии. Кроме того, клуб помещался в одном доме с редакцией газеты «Тамбовский голос», редактор которой Л. Д. Брюхатов был одним из учредителей клуба. Сам он после ареста уехал в Москву, где работал библиотекарем народного университета имени Шанявского{685}. Оставшиеся в Тамбове кадетские деятели в последующие годы продолжали создавать общества, объединявшие местную интеллигенцию и имевшие черты сходства с клубами, но с клубами преимущественно культурно-просветительной направленности, вполне аполитичными: Педагогическое собрание, Общество библиотеки и другие{686}.
Впрочем, и просветительная или развлекательная клубная и иная деятельность либералов вызывала теперь подозрения, а подчас и репрессии. Информацию о закрытии кадетских клубов в Москве правая газета «День» сопроводила примечательным комментарием. Вполне одобряя репрессии, газета выразила удивление, почему закрытие «не коснулось „клуба клубов“ конституционной шайки — [Московского] литературно-художественного кружка — этого главного гнезда революции»{687}.
В столице кадетский клуб существовал полулегально, под нейтральной, непартийной вывеской, во всяком случае в 1907 г., после избрания III Думы с большинством правых и октябристов. Функции тем не менее именно партийного клуба выполнял, по-видимому, Женский клуб, но уже другой, а не тот, уже закрытый, из которого кадетов еще до закрытия вытеснили социал-демократы. Правление нового клуба возглавляла А. С. Милюкова, член Петербургского комитета партии. В условиях, когда партия утратила первенство в Думе, клуб был хранителем традиций либерализма, но без привлечения в такой мере, как раньше, некадетской публики. Клуб продолжал чутко откликаться на происходившее в стенах Таврического дворца, в том числе внутри кадетской фракции. Сама клубная атмосфера, если и не устраняла возникавшие разногласия, то все же действовала примиряюще.
Так случилось после получившего широкий резонанс эпизода обсуждения в III Думе декларации правительства, когда депутат Родичев, выступая 17 ноября в присутствии Столыпина, констатировал, что до сих пор правительство не вступило бесповоротно на почву права, а не силы. Власть, утверждал он, все еще ставит себя выше права, не верит в правосудие (подразумевалось применение чрезвычайного судопроизводства: указ о военно-полевых судах перестал действовать, но смертные по преимуществу приговоры продолжали выносить военно-окружные суды). В этом контексте Родичев уподобил виселицу «столыпинскому галстуху» (именно таким было тогдашнее произношение и написание). Вопреки тому, как часто пересказывают это место его речи, о репрессиях он говорил не в настоящем, а в прошедшем времени, а знаменитое сравнение с «галстуком» употребил в будущем времени, предположительно: «…Когда власть находилась в борьбе с эксцессами революции, только одно средство видели, один палладиум — в том, что г. Пуришкевич называет муравьевским воротником и что его потомки назовут, быть может, столыпинским галстухом»{688}.