Тема патриотизма, затронутая в записях «для себя» Голицына и Толстого, приобрела еще большую актуальность, когда Россия вступила в Первую мировую войну. Она показала между прочим иллюзорность бытовавших ранее в умеренно-консервативном лагере надежд на примирение интересов великих держав. Как предлагал им, например, еще в 1904 г. А. С. Суворин (реагируя на негативное отношение к России на Западе во время русско-японской войны), примириться на основе согласия вокруг «общего культурного дела белой расы» в Азии и Африке{809}.
Война не могла не внести изменения в жизнь клубов. Внешне это проявилось в том, что наплыв раненых с фронтов заставил клубы и прежде всего самые крупные из них потесниться и сократить масштабы своей обычной деятельности. Английский клуб в Москве открывался теперь в связи с этим не в 12 ч., а в 2 ч. дня. Значительную часть площади в зданиях клубов, так же как в зданиях многих других общественных и частных учреждений отвели под лазареты{810}. Но еще более важными явились изменения во взглядах руководителей и членов клубов, иногда действительно реально происходившие, в какой-то мере искренние, но часто специально афишируемые. Выразилось это прежде всего в отказе клубов, в том числе объединявших интеллигенцию, от прежнего идеологического нейтралитета.
Нельзя сказать, что сдача такими клубами позиций для того, чтобы приспособиться к господствующим настроениям, была совершенно внезапной. Правда, ходовые иллюзии относительно способности по крайней мере интеллигенции им противостоять и сохранить идейно-нравственную «чистоту риз» держались долго. Они проявились между прочим в том, как С. П. Мельгунов (историк, один из лидеров партии народных социалистов, входивший также одно время в актив Московского литературно-художественного кружка) обращал внимание (уже в 1916 г.!) на расхождение между как будто утвердившимся в общественном мнении безусловно негативным отношением интеллигенции к газете «Новое время» и прочностью, вопреки этому, положения газеты: «Русское общественное мнение отвернулось давно от суворинского органа, и тем не менее последний процветает. Следовательно, сила общественного мнения, клеймо общественного презрения не является решающим фактором».
Палата госпиталя в помещении Московского литературно-художественном кружка. 1914 г.
Иными факторами, упомянутыми Мельгуновым, были получившие огласку (в том числе стараниями наследников Суворина) нечистоплотные приемы ведения газетного дела, казенные субсидии и т. п.{811} Но, говоря о противоречии между репутацией и процветанием «Нового времени», Мельгунов преувеличил единодушие интеллигенции, степень консолидированности либерального общественного мнения. Полного единства в том, что касается приверженности базовым нравственным ценностям, не было в этой среде ни в предвоенные годы, ни тем более в годы войны. Так, часть интеллигенции, включая видных деятелей русской культуры, еще до войны поддавалась юдофобским настроениям, оправдывая себя тем, что такие настроения якобы неотделимы от патриотизма{812}, — точно так же, как это делал Суворин и его сотрудники.
Единодушие легко было проявить в протесте против немецких зверств; в начале войны такое воззвание составил в Литературно-художественном кружке И. А. Бунин, и его подписали деятели культуры самой разной ориентации — от М. Горького, А. С. Серафимовича и С. Скитальца до Л. А. Тихомирова и братьев Васнецовых{813}. Разногласия наметились, когда клубы, озабоченные своей патриотической репутацией, исключили из числа членов клубов подданных государств, с которыми воевала Россия, причем независимо от того, подвергались они преследованиям или нет. Нельзя сказать, что это было результатом прямого нажима: общее распоряжение свыше, требовавшее исключить их из всех общественных организаций, последовало позже, в декабре. В то же время демонстрация германофобии имела некоторые оттенки, в том числе в зависимости от состава клубов.