Для считавшихся приличными и признаваемых официально коммерческих игр в карты, а также для игры в шахматы, шашки, домино, триктрак отводились обычно более просторные комнаты, кроме оговоренных в уставах. Например, в том же московском Английском клубе игры не допускались в столовой, буфетной, газетной, библиотеке, в задней каминной, в двух диванных и отчасти в биллиардной. Описывая в «Обозрении Москвы» Английский клуб 20-х гг. XIX в., А. Ф. Малиновский отметил, что соотношение между картами и другими видами отдыха и развлечений в клубе складывается в пользу карт: «Занятие большей части членов состоит в карточной игре, иные проводят время в биллиардных, и немногие приезжают за тем, чтобы пользоваться в газетной комнате разными журналами». Малиновский объяснял это тем, что «долгие зимние вечера и трудность находить беседы с пищей для ума год от году умножают охоту к коммерческим играм даже в женщинах и сильно распространяют на будущее поколение».{87}
Разъяснять, является игра коммерческой или азартной, лежало на обязанности клубных старшин. Правда, они не были совершенно самостоятельны в своих решениях. В 1824 г. старшины внесли на рассмотрение членов московского Английского клуба вопрос: можно ли далее допускать игру экарте, которая «усилившись до такой степени, что, вышед из границ умеренности, делается неприличной для такого общества, как Английский клуб»? Большинством голосов решили игру сохранить, но вмешался генерал-губернатор Д. В. Голицын. Он заявил, что игра ближе к азартной, нежели к коммерческой и не может быть терпима в клубе, «столь известном по строгости правил». Некоторые возражали: все карточные игры более или менее азартны. Только в 1836 г. игры экарте, макао и курочка были окончательно запрещены «впослед высочайшей воли чрез Голицына», а в 1837 г. также игра в девятку. Но и на этот раз запрещение их не истребило.
Карты игрокам выдавались за подписью одного из старшин и с печатью клуба. Старшинам же возвращались старые карты (сроки пользования картами для каждого вида игры регламентировал устав), после чего их сдавали (в Москве) для продажи по установленной цене в магазин Московского воспитательного дома, но ни в коем случае не в частные руки. Плата игроков клубу дифференцировалась в зависимости от качества карт, но, с другой стороны, в азартных играх, где играли дешевыми, отечественными картами, расходовали их больше, и этим создавалась заинтересованность клубов в сохранении таких игр. Из всех видов клубных игр бесплатными были только шахматы и шашки.{88}
Азартные и коммерческие игры примерно соответствовали двум возрастным группам членов клубов — сравнительно молодым и более солидным, «степенным». Байрон, любивший в юности именно азартную игру, находил, что игроки счастливы, так как они постоянно возбуждены, игра — в отличие от женщин, вина, славы, чревоугодия и даже честолюбия — не пресыщает, а напротив, снова и снова возобновляет интерес к жизни.{89} Потребностью риска, помимо жажды мгновенного обогащения, желанием испытать те же острые ощущения стимулировалась игра и в России, в клубах и в частных домах. «Нигде карты не вошли в такое употребление, как у нас: в русской жизни карты одна из непреложных и неизбежных стихий. Везде более или менее встречается в отдельных личностях страсть к игре, но к игре так называемой азартной… Подобная игра, род битвы на жизнь и смерть, имеет свое волнение, свою драму, свою поэзию», — писал П. А. Вяземский.{90}
В отдельные моменты, в среде общественно активной, страсть к игре осуждалась, как «презренное занятие» (слова Матвея Муравьева-Апостола из письма к Ивану Якушкину), или как нечто несерьезное, наряду с танцами на балах. То и другое причислялось к «мнимым удовольствиям света».{91} Но этот суровый взгляд молодых офицеров — победителей Наполеона, будущих декабристов (и далеко не всех), не мог получить большого распространения. Налицо такой же ригоризм в том, как относились к Пушкину-игроку братья Николай и Ксенофонт Полевые, его литературные противники, критики «аристократизма» Пушкина. Он, вспоминал К. А. Полевой, «вел довольно сильную игру и чаще всего продувался в пух! Жалко бывало смотреть на этого необыкновенного человека, распаленного грубою и глупою страстью!»{92} Тем, что Пушкин играет в «картишки», поражен был и Н. В. Гоголь.
Были, конечно, игроки, находившие в себе силы преодолеть эту страсть. О П. Д. Киселеве А. Я. Булгаков сообщал в 1819 г., что тот «стал заботлив, трудолюбив, бросил карты, ездит в наш архив, роется там с Малиновским в бумагах, ибо намеревается что-то написать о войнах наших с турками», и это «будет полезно для военных, особливо тех, коим достанется воевать в тех местах»{93} (однако в том же году Киселев уехал в Тульчин, получив назначение начальником штаба 2-й армии).