Несколько позже, в феврале 1822 г. и снова в феврале 1823 г. Тургенева избрали старшиной клуба{118}. В 1822 г. ему исполнилось 33 года. Самый молодой из старшин, он был авторитетен, видимо, не только благодаря своему служебному положению помощника статс-секретаря Государственного совета и управляющего отделением канцелярии министра финансов. Не помешала избранию и вышедшая в 1818 г. книга Тургенева «Опыт теории налогов», в которой он, согласно собственной его позднейшей оценке, «клеймя ненавистное рабство… делал это весьма ясно и энергично»{119}. О том, что одновременно он входит в тайное общество (в Союз благоденствия и с 1821 г. в Северное общество) и является одним из его руководителей, в клубе, конечно, не знали. Маловероятно, чтобы он делился с кем-либо в клубе своими соображениями насчет клуба и парламента, — так же, как свои оценки «клубистов» он доверял только братьям Сергею и Александру.
Но известно, что по поводу речи Александра I 15 марта 1818 г. на открытии польского сейма с обещанием конституции вслед за поляками для всей России Николай Тургенев все же поговорил с «клубистами». Разговор выявил их опасение, что дело может дойти до освобождения крестьян. «Английские клубисты толкуют речь по-своему. „Добираются до нас“, — говорят они, а я им отвечаю: „К несчастию, вряд ли доберутся!“»{120}. Очевидно, опасения помещиков на сей счет возникали на фоне тревожных сведений, приходивших из деревень. Вот одно из свидетельств: в том же 1818 г., в мае, А. Я. Булгаков писал в Варшаву П. А. Вяземскому: «В губерниях мужички шалят, бредят о вольности»{121}.
Еще раз Тургенев позволил себе достаточно откровенно высказаться в клубе, когда в 1820 г. произошло возмущение солдат Семеновского полка, но лишь потому, объяснял он, что «все говорили не менее меня». Сообщение доносчика, будто Тургенев говорил «весьма вольно», он отрицал: «Это совершенная ложь», «в клобе говорить не с кем громко». «Члены клоба, часто столь пустые», сочувствовали солдатам, обратив внимание на их «необыкновенное благородство во время всего происшествия. Все им удивляются, все о них сожалеют». Как можно понять из записи Тургенева в дневнике, на сей раз он с «английскими клубистами» соглашался{122}.
В апреле 1824 г. Тургенев уехал в отпуск за границу для лечения, продолжая формально числиться членом клуба — вплоть до 1826 г., когда он отказался выполнить требование вернуться в Россию, чтобы предстать перед Следственной комиссией по делу декабристов. Заочно он был отнесен к «первому разряду» и приговорен Верховным уголовным судом к смертной казни, замененной вечной каторгой. Одновременно уволили со службы старшего из братьев Тургеневых, Александра, членство в клубе, вероятно, он не возобновил сам, ограничившись членством в московском Английском клубе. Помилован был Николай Тургенев и восстановлен в правах только Александром II в 1857 г., после чего он трижды приезжал в Россию. Заглянул ли он по старой памяти в Английский клуб? И как к нему отнеслось новое поколение «клубистов» в Петербурге? Это, к сожалению, неизвестно.
Если же вернуться к клубной жизни начала XIX в., то нечто похожее на эпизод, описанный Тургеневым, случилось в московском Английском клубе: в 1827 г. там возникли разногласия по поводу того, можно ли платить не за весь ужин, а только за одну порцию, и в связи с этим пустяковым спором поссорились два друга-профессора — Каченовский и Дмитриев. У описавшего этот эпизод А. Я. Булгакова, принимавшего в отличие от Тургенева российскую действительность такой, какая она есть, досадный случай вызвал всего лишь опасение, что будет поколеблен один из принципов элитарного клуба — согласие его членов: «Вздорный спор вооружает одну часть Английского клуба против другой, как важное какое-нибудь дело…»{123} Еще раньше, когда в московском Благородном собрании, пришедшем в упадок, шумно обсуждали, как его возродить, Булгаков вспоминал и о польском сейме, и об английском парламенте, и о французской палате депутатов, но с сугубо внешней стороны. Об избранных Благородным собранием директорами «крикунах» он писал 17 марта 1819 г. П. А. Вяземскому в Варшаву: «Так врут, что любо слушать. Ну куда английскому парламенту, камере депутатов с нами равняться»{124}.