Точностью информация осведомителей Третьего отделения не отличалась. 3 мая 1827 г. Ермолов уехал из Тифлиса к отцу в Орел. «…Случиться может, что увижу Вас в Москве, куда стекаются подобные мне люди праздные», — писал он 14 мая с дороги Н. И. Похвисневу{192}. Двоюродный брат генерала П. Н. Ермолов убеждал его избрать Москву постоянным местом жительства, потому, между прочим, что «сдесь можете жить как хотите, по состоянию своему, и все не одни, ибо не все же сдесь Бригадиры и члены Английского Клуба»{193}. Смысл тот же, что у Вяземского, писавшего о пагубном влиянии московского «нелепого бригадирства» на Россию; Бригадир — персонаж одноименной комедии Д. И. Фонвизина, а чин бригадира был исключен из Табели о рангах еще Павлом I, следовательно, «бригадирство» — это наследие «времен очаковских и покоренья Крыма». Автор письма, поставивший «Бригадиров» в один ряд с членами Английского клуба, не сомневался в том, что генерал о тех и других того же мнения, хотя бы они и считали себя принадлежащими к «партии» патриотов.
Первое публичное появление Ермолова в Москве, в зале Благородного собрания произвело, по словам Д. Давыдова, «необыкновенное впечатление на публику». Согласно же доносу, тут же отправленному в Петербург, «Ермолов, остановившись насупротив портрета государя, грозно посмотрел на него». В действительности Ермолов, смущенный неожиданно бурной встречей, просто задержался на пороге зала. Согласно другому свидетельству, генерал всматривался, вслушивался в собравшихся, а около него была лишь «кучка». С. М. Голицын рассказал П. И. Бартеневу, что за Ермоловым «и в клубе, и в отдельных обществах все ухаживали», это вызвало неудовольствие Николая I: «Я слышал, он купил деревню под Москвой. Пожалуй, его выберут предводителем. Что ж это, в пику мне?» — возмущенно спрашивал император{194}.
Можно, конечно, объяснить чрезмерность оценок невысоким профессионализмом сыщиков. Еще один пример такого рода привел П. А. Вяземский. Агент, приставленный к приехавшему в 1831 г. из-за границы А. И. Тургеневу, настолько утомился следить за всеми его перемещениями по Москве «с утра до ночи», включая посещение Английского клуба, что попросил помощи у приятеля Тургенева (может быть, самого Вяземского?). Тот пожалел «несчастного мелкого чиновника», у которого все жалованье уходило на извозчиков, и согласился поставлять сведения для его ежедневных «репортичек»; к тому же агент заверял, что собирается «переменить род службы». В итоге в «репортички» попал, наряду с известными полиции дамами и девицами, митрополит московский Филарет. Тургенев навещал его неоднократно, так как знал его еще с того времени, когда Филарет был одним из директоров Библейского общества, а Тургенев его секретарем{195}.
Случай анекдотический, но не единственный. Тем не менее, хорошо известно, что в шпиках при Николае I не было недостатка, и наружным наблюдением дело не ограничивалось. «Москва, — вспоминал один из современников, — наполнилась шпионами… Весь сброд человеческого общества подвигнулся отыскивать добро и зло, загребая с двух сторон деньги: и от жандармов за шпионство, и от честных людей, угрожая доносом»{196}. Слежка велась и внутри Английского клуба (петербургского тоже), и сам отчет Бенкендорфа основывался на доносах.
Почти буквально повторяя Карамзина, Бенкендорф писал, что «во времена императрицы Екатерины II высшее московское общество представляло собой как бы род аристократической республики и руководило общественным мнением». Для Бенкендорфа, так же, как для Карамзина, Английский клуб был духовно целостным феноменом, продолжающим направлять общественное мнение в Москве. Важное значение общественного мнения признавалось и принципиально. Одна из главных функций III отделения состояла в том, чтобы наблюдать «за мнением общим и духом народным». М. Я. фон Фок ссылался, обращаясь к своему шефу, на политический авторитет Талейрана, говорившего: «Я знаю кого-то, кто умнее Наполеона, Вольтера с компанией, умнее всех министров настоящих и будущих; этот кто-то — общественное мнение»{197}.