В следующем, сокращенном издании того же путеводителя Гурьянова (1833 г.) воспроизводились без изменений тексты о Благородном собрании, Купеческом и Немецком клубах, но почему-то были опущены сведения об Английском клубе{237}. Возможно, воспротивились повторению информации старшины, решившие, что их клуб не нуждается в какой бы то ни было рекламе, тем более в виде сведений, заимствованных у Глинки. Сам Гурьянов едва ли бывал в этом клубе. Но в 40-х гг. в печати появился новый развернутый очерк, посвященный Английскому клубу, — глава в книге Загоскина «Москва и москвичи», выдержки из которой уже приводились. Она была написана в форме рассказа о посещении клуба вымышленным автором, неким Бельским, не появлявшимся там, как он сообщал, уже давно, с 1812 г.; его сопровождает и дает пояснения постоянный член клуба. Все в этом клубе вызывало у Загоскина-Бельского восхищение, и, вероятно, читателей — членов клуба изложение Загоскина вполне удовлетворило.
Помимо прочего, любопытна попытка Загоскина объяснить, почему рядовой член Английского клуба отдает клубу предпочтение перед визитами в барские дома. Напомнив, что больше нет огромных домов-палат, «которые наперерыв угощали всю Москву», Загоскин писал далее: «Зато у нас есть клубы, в которых мы сами себя угощаем. Там, бывало, одевайся, тянись, представляйся хозяину; а здесь то ли дело: накинул на себя какой-то шушун, который французы называют пальто, закурил сигарку, да и знать никого не хочешь»{238}. Утверждение не вполне точное: курить разрешалось не в любом помещении, и сам Загоскин сообщал достаточно много о правилах поведения, которых должно было придерживаться. Но по сравнению с клубами такого же класса в Англии, условностей и в самом деле было меньше.
Это подтверждал примерно тогда же другой наблюдатель, автор «Очерков московской жизни» П. Вистенгоф, характеризуя все московские клубы: «Здесь вы у себя дома, никому не кланяетесь, ни за кем не тяготитесь, сюда вы можете убежать от безнадежной любви и капризной жены, здесь вы можете отдохнуть от заботы государственной службы и докучливых гостей, которых вам надобно забавлять и угощать, притом еще часто скрывая свою зевоту… Тут вы можете не только зевать, но даже спать, если это вам угодно, никто вам слова не скажет, вы можете даже спать и тогда, когда играете в карты». При этом Вистенгоф не удержался от воспитывающего совета вообще не играть: «будете счастливее и спокойнее», не придется «страдать бессонницей, думая об уплате в семидневный срок неумолимого карточного долга, и отвозить денежки, отказывая в необходимом семье».
Вистенгоф подчеркивал также сословные и социальные различия между клубами: Английский клуб — «соединение людей высшего московского круга», Дворянский и Купеческий допускают разночинцев, это «соединение лиц круга среднего», а также «главное местопребывание людей, очень любящих играть в карты и, так сказать, знающих в них вкус», в Немецком клубе главным образом немцы и вообще иностранцы, в том числе турки и армяне в национальных костюмах, лица всех наций и званий, преимущественно ремесленники, этот клуб стал колыбелью «весьма умной игры» в лото{239}.
В согласии с русскими современниками немецкий наблюдатель, долго находившийся в России, Адольф Зандо отмечал в книге, вышедшей в 1851 г., что в столичных городах нет межсословных клубов, богатые русские и иностранные негоцианты и банкиры, не являющиеся дворянами, хотя и «приблизились по своему стилю жизни к дворянству» и «повсеместно вхожи в дворянские общества… тем не менее держатся, как правило, только своего круга…»{240}.
Все писавшие в первой половине XIX в. о клубах не подвергали сомнению принцип сословности. Но сохранить его в первозданной неприкосновенности не удавалось, и замечания по этому поводу прорывались у некоторых современников. О Немецком клубе в Москве немного нового в фактическом плане по сравнению с путеводителями 1824 и 1831 гг. сообщил спустя два с лишним десятилетия Ф. Ф. Вигель в своем неопубликованном тогда памфлете «Москва и Петербург». Зато здесь явственно звучали ноты если не прямой немцефобии, то сословной спеси. В этом «причудливо злом» сочинении (по отзыву его публикатора Бартенева) Вигель старался доказать, что Петербург стал более русским городом, чем Москва, и как раз «русолюбие» заставляет автора отдавать предпочтение петербургским клубам и критически судить о московском Немецком клубе{241}.