Если выделить самое заметное различие между отзывами о клубах русских и иностранцев, то оно прежде всего в сильно разнящемся объеме сообщаемых конкретных подробностей, что вполне понятно. Но еще важнее наличие или отсутствие хотя бы лаконичного комментария или подтекста. В почти полном отсутствии его у авторов-москвичей отразилось усредненное умонастроение московского дворянского общества. Только иностранцы, восхищаясь комфортом, красотой и изысканностью московского Английского клуба, где бы он в разные годы не размещался, давали понять, что материальную основу неизменного великолепия составляют исключительные возможности, предоставляемые дворянству институтом крепостного права. Это обстоятельство они не считали нужным замалчивать (естественно — перед читателями-соплеменниками в Западной Европе, не думая о возможной реакции российских читателей и не предполагая переводов своих сочинений на русский язык).
Свободный в высказываниях Стендаль — автор уже цитировавшихся писем, признавался своему адресату, что только старинные дворцы Италии вызывали у него впечатления, сравнимые с впечатлениями от московских дворцов, но тут же подчеркивал, что «происхождение московской изысканности совершенно иное». Он шел еще дальше, характеризуя российскую власть как «своеобразный вид восточной деспотии», гарантирующий «правящей верхушке» огромные доходы и обладание сотнями тысяч рабов{254}. Маркиз де Кюстин, человек иных, консервативных (на западный манер) политических воззрений, также отождествлял русское самодержавие с восточной деспотией. Таково было общее убеждение европейцев, и все путешественники могли бы повторить вслед за одним из них (французом Леоном Ренуаром де Бюссиером): «В этой стране надо побывать, но жить в ней не следует»{255}.
Небезразлична была тема крепостного права и первому из иностранцев, чей отзыв выше приводился, — Портеру. Он был потрясен, узнав, что так понравившийся ему на чествовании князя Багратиона роговой оркестр принадлежал помещику, купившему всех музыкантов у другого помещика. Эти и другие сведения, в том числе о крестьянских восстаниях, послужили английскому художнику поводом для замечания (в опубликованных на родине путевых записках) о преимуществах свободы, которых не знают рабы в России и знают жители Англии. Завершая сравнение двух стран, Портер восклицал: «Будь же благословенна, страна свободы!»{256} Для капитана Фрэнкленда эта тема также была приоритетной, судя по его записям сказанного Пушкиным в ответ на его вопросы. По-видимому, проблема различий между двумя цивилизациями представлялась всем наблюдателям «извне» важной, но поддающейся сравнительно простому решению.
Все отзывы современников, приведенные выше, характеризуют установившееся в обществе положительное отношение к клубам как компоненту быта. Мнение по этому вопросу можно назвать без преувеличения общим. Естественно, его не оспаривали и иностранцы, несмотря на неприязнь к чуждым им крепостничеству и абсолютизму. Необходимость и полезность клубов не ставилась никем под сомнение, они вошли в повседневную жизнь высшего и отчасти среднего слоя горожан. При этом в первой половине XIX в. российское «образованное общество» признавало как данность иерархию клубов. Соблюдение ее контролировалось властями, стремившимися не допустить, чтобы было поколеблено или ослаблено влияние элиты дворянского сословия на все дворянство и дворянства на другие слои общества.
Дух «пресловутого нашего клуба»
Выражение «дух» (московского Английского клуба) принадлежит А. С. Пушкину, пресловутым назвал этот клуб дядя Пушкина Василий Львович. Постичь, уловить преобладающее умонастроение членов Английского клуба, интересуясь, о чем они говорят и как реагируют на происходящее в окружающем мире, в России и за ее рубежами, стремился сам Пушкин, изредка посещая клуб в дни своего пребывания в Москве. Стремились к этому и те современники Пушкина, чей интеллект и кругозор Николай Тургенев безусловно не обозначил бы словом «мрак».
Когда Петр Бартенев в 1889 г. указывал на неоднородность состава членов клуба (там «соединялись главные представители знати и образованного общества»), он, несомненно, имел в виду, что последние, посещая клуб, так или иначе изучали клубный «дух». С тем, между прочим, чтобы представить его потом словесно своим знакомым и читателям, в том числе в художественной форме. Привел Бартенев и несколько примеров — образы клуба, созданные Пушкиным и Львом Толстым на основе не каждодневных, но внимательных наблюдений за «главными представителями знати»{257}.