И Загоскин, принадлежавший к числу «довольных», в том числе и Английским клубом, описывая вторую гостиную клуба, где редко играли, а больше беседовали «о всякой всячине, чаще всего о политике», подчеркивал, что предметом особого интереса беседующих были награды и производство в чины. Собеседники старались также опередить друг друга, сообщая о почерпнутом ими из газет: «об испанских делах, о перемене французских министров, о продаже имений с публичного торга, об отъезжающих за границу». «Обширное поле для рассуждений, замечаний и глубокомысленных заключений», — комментировал Загоскин эту картинку с натуры, предвосхищавшую изображение совсем иного социального слоя в иную эпоху — «пикейных жилетов» времен нэпа у Ильфа и Петрова…{277} Не отличается от описания Загоскина изображение Булгариным в романе «Иван Выжигин» (1829 г.) заседавшего в Английском клубе «ареопага» или «верховного судилища», в состав которого входит первый, «почтенный разряд» «лучшего московского общества». Там, писал Булгарин, «обсуживаются все современные происшествия». Но и он отметил преимущественный интерес членов «ареопага» к награждению чинами и пожалованию орденами{278}.
Самую подробную суммарную характеристику членов Английского клуба как дворянской элиты — по собственному самоощущению — мы находим в «Записках» Ф. Ф. Вигеля, впервые увидевших свет в 1864–1865 гг. Оценивается здесь и осведомленность членов клуба, и участие их в распространении информации (молвы) в клубе и вне его. Желчный и раздражительный автор «Записок» не вызывал у современников симпатий, среди них было немало им обиженных, но никто не мог отказать ему ни в наблюдательности, ни в литературном таланте, тем более, когда он рисовал не персональные портреты, а типажи. Исходный тезис Вигеля невозможно оспорить: «Московский Английский клуб есть место прелюбопытнейшее для наблюдения. Он есть представитель большой части московского общества, вкратце верное его изображение, его эссенция».
Типичная черта члена клуба, по Вигелю, — уверенность в своем всеведении, способность с важностью рассуждать о чем угодно, о медицине, музыке, живописи и других предметах, нисколько не опасаясь обнаружить свое невежество. При этом Вигель выделял три группы завсегдатаев клуба. Во-первых, это «записные игроки» — «корень клуба: они дают пищу его существованию». Во-вторых, «вестовщики», то есть распространители новостей и слухов, причем «им верили, их слушали», сколь бы неправдоподобно не было то, что они сообщали, — «тогда как истина, все дельное, рассудительное отвергалось с презрением»{279}.
Наименование «вестовщики» придумал не Вигель. Репутация их также сложилась еще раньше, в XVIII в., и тогда уже имелась в виду прежде всего Москва, где «умных тьма», но гораздо больше «дураков», «зоилов» и «вестовщиков», ими можно «навьючить сотен тьму возов»{280}. 12 июля 1826 г. П. Н. Ермолов советовал попавшему в опалу генералу А. П. Ермолову увидеться с новым императором, приезжающим в Москву на коронацию, после чего, предполагал он, «клеветники ваши уподобились бы тогда вестовщикам московским, которых ни один порядочный человек не слушает»{281}. «Ты знаешь, что Москва не может жить без вестей и предположений», — писал в Петербург брату Константину, как бы оправдываясь, А. Я. Булгаков, приводивший немало примеров таких «вестей и предположений» и в своих письмах, и в дневнике. В другой раз он восклицал: «Экая болтушка Москва! Что с нею делать и можно ли чему-нибудь верить?..» В роли «вестовщика» выступал и сам Булгаков, с удовольствием занимавшийся перлюстрацией чужих писем{282}. И не «вестовщиков» ли из Английского клуба имел в виду С. П. Шевырев, когда вспоминал, как в Москве к Пушкину «после неумеренных похвал и лестных приемов охладели… начали даже клеветать на него, возводить на него обвинения в ласкательстве, наушничестве и шпионстве перед государем»?{283}