По-прежнему показательным был градус бесед в «говорильнях», но число беседующих было невелико. В разговорной комнате петербургского Английского клуба, свидетельствует в том же обозрении Панаев, собиралось после обеда «потолковать кое о чем, поспорить» не более чем 5–6 неиграющих членов клуба. Генерал А. И. Дельвиг вспоминал, что в говорильной (разговорной) комнате московского Английского клуба собирались в конце 50-х — начале 60-х гг. от 5 до 10 членов клуба, не считая приезжавших по вечерам, подобно самому Дельвигу, послушать, о чем говорят именно в «говорильной». Вероятно, по сравнению с прежним временем число таких слушателей увеличилось. Большинство же членов клуба опасалось даже приблизиться к этой комнате, которую они именовали «вральной»{353}.
Тем не менее поворот после Крымской войны правительственного курса, выдвижение на первый план проблемы реформ, крестьянской и других, повлияли и на жизнь клубов. Иные москвичи снова уподобляли общественное оживление и обсуждение животрепещущих вопросов парламенту. По словам видного участника этих обсуждений славянофила А. И. Кошелева, в связи с реформаторскими начинаниями Александра II «добрая старушка Москва превратилась чуть-чуть не в настоящий парламент». «…В обществе, даже в салонах и клубах только и был разговор об одном предмете — о начале для России эры благих преобразований, по мнению одних, и всяких злополучий, по мнению других; и московские вечера, обыкновенно скучные и бессодержательные, превратились в беседы, словно нарочно созванные для обсуждения вопроса об освобождении крепостных людей»{354}.
Другие современники также удивлялись, что и клубы приняли какое-то участие в общемосковском «чуть-чуть не в настоящем парламенте». Приехавший из Петербурга К. Д. Кавелин делился в начале 1856 г. с М. П. Погодиным впечатлениями об изменениях в московском обществе, включая самый неподвижный его фланг — Английский клуб: «Даже Английский клуб… не слишком враждебно говорит о предстоящей развязке крепостного вопроса. Сколько я мог только заметить, прималчивают об этом вопросе более, но уже не считают отъявленным якобинцем того, кто говорит об этом предмете. И то успех», — заключал Кавелин с осторожным оптимизмом{355}.
Вскоре выяснилось, что и такой оптимизм был чрезмерным. Отмеченное Кавелиным изменение тональности разговоров в клубе на тему реформы еще не вытекало из серьезных сдвигов в умонастроении его членов. Как свидетельствует другой современник, тогда студент-юрист Московского университета Николай Давыдов, накануне реформы по-прежнему «общественное мнение складывалось, и вопросы, волновавшие Москву, решались безапелляционно в Английском клубе». Это «в сущности было мнение весьма ограниченного кружка, формально авторитетного, покоящееся на высказанном начальством». Единственно по этой причине оно «принималось и почиталось за истинное»{356}. Кружки и лица, не желавшие принимать на веру положений, провозглашенных «старшими и чиновными», были еще исключением.
Тип «вальяжного», невозмутимого и самоуверенного, но не затрудняющего себя размышлениями члена клуба оставался пока что все тем же, что при Николае I. С. М. Сухотин, один из сравнительно немногих представленных в клубе «кающихся дворян», отмечал в это время (в 1860 г.), что люди, «страждущие», находящиеся «в несчастных условиях», живут «внутреннее, чем Обломовы, записные гастрономы, светские пустомели и серьезные члены Английского клуба». Часто это выражалось, как и в прежние времена, в «самых разнородных, странных, нелепых и смешных слухах», в преимущественном интересе не к сути, а к внешней стороне происходящего. Например, в том, готовы ли костюмы для герольдов, которые будто бы будут разъезжать по городам, объявляя о реформе{357}.
Верность Английского клуба своему «духу» и формам его проявления служила раньше примером для подражания. Однако мало-помалу выяснялось, что позиции других клубов и соответственно других сегментов общественности имеют уже некоторые отличия. Для того, чтобы приветствовать первый открытый шаг правительства в сторону крестьянской реформы — рескрипт Александра II виленскому генерал-губернатору В. И. Назимову от 20 ноября 1857 г. — и таким образом продемонстрировать единство «всех литературных партий», было избрано помещение Купеческого собрания. Ни Английский клуб, ни Дворянский не приняли бы многих из приглашенных «профессоров, ученых, журналистов» и тем более студентов (всего на торжественный обед 28 декабря собралось 180 человек). Так же как не допустили бы в особняк с львами на воротах организатора собрания либерального купца В. А. Кокорева, предложившего на обеде тост «в честь и славу тех людей, которые в чувствах истинной любви к Государю» будут содействовать выходу России «на открытый путь гражданственности».