Московскому Купеческому клубу Закревский успел напоследок навязать новые правила приема, снизив тем самым его общественную роль, проявившуюся в канун реформы. В январе 1859 г. он потребовал, чтобы действительными членами клуба были впредь только купцы и потомственные почетные граждане. Дворяне, военные, чиновники, лица свободных профессий могли отныне входить лишь в разряд «членов-посетителей», мещане и ремесленники не допускались даже в качестве гостей. Что первопричиной всех этих ограничений, включенных в устав, является негласное распоряжение Закревского, осталось большинству членов клуба неизвестным. В одной из позднейших жалоб говорилось, что «Купеческое собрание (клуб), вопреки преданьям первых его основателей и вопреки правилам чести и справедливости, силится замкнуться в какую-то сословную касту, которая может быть терпима только в Индии»{377}.
Ряд фактов, характеризующих настроения в московском Английском клубе в конце 50-х — начале 60-х гг., в том числе отношение к Закревскому, привел в своем дневнике солидарный с проводившей реформы петербургской либеральной бюрократией князь В. Ф. Одоевский. После увольнения Закревского, отметил Одоевский, бывшего генерал-губернатора посетила «вся Москва». Визиты, то есть демонстрацию сочувствия отправленному в отставку, объясняли тем, что он «поправил… о себе мнение возражениями против эмансипации». Ясно, что тем самым дворянская Москва еще раз выразила свое мнение, по-прежнему отрицательное, о предстоящей крестьянской реформе.
Когда Одоевский предложил в Английском клубе собрать по подписке деньги в пользу немощных дворовых (дворовые, согласно Положению 19 февраля, освобождались от крепостной зависимости без наделов), откликнулись, не считая самого Одоевского, лишь 7 членов клуба (по сведениям члена клуба С. М. Сухотина, проводить такую подписку запретило начальство). В Дворянском собрании за мнение Н. А. Безобразова было подано 67 голосов против 140; «а заведи у нас парламент, — заметил Одоевский, имея в виду его предполагаемый состав в соответствии с идеей аристократической конституции, — за него было бы 167». В ноябре 1862 г. он записал в дневнике: «Между помещиками ходит молва, что государь приехал в Москву, чтобы мириться с дворянами, как бы чувствуя себя перед ними виноватым». «Что за ослы! — комментировал „молву“ Одоевский. — По-настоящему им бы надлежало просить прощения и у Бога, и у царя, и у народа за прошедшие свои гадости и за настоящее их непонимание всей великости нашей эпохи…»{378} В том же духе характеризовал «жалкую, неразвитую среду дворянства», неспособную осознать «все беззаконие и безобразие, которым мы все привыкли дышать в продолжение нескольких столетий», единомышленник Одоевского Сухотин{379}.
Толки о конституции, ее ожидание (причем не только в дворянских клубах и не только в столицах) явились своеобразной формой протеста помещиков против крестьянской реформы. Детальное содержание конституции занимало помещиков меньше всего, привлекательной была мысль о созыве выборных от дворян для пересмотра условий реформы, для компенсации ущерба от «грабежа» — освобождения крестьян с землей. «Если освобождают наших холопов, то и нам должны дать свободу», — таков был, например, один из доводов вологодских помещиков. Правда, были и возражавшие: «Ну что же вы хотите, чтобы у нас завелась такая же гадость, как английская королева, которая не только ничем не может распорядиться, но даже и говорит-то по указке министров». Но по крайней мере до 1863 г. держалась уверенность в том, что конституция будет дарована в течение ближайших лет: нужно ввести уставные грамоты и тогда требовать конституцию, способную возместить нанесенный помещикам материальный и моральный урон. Убежденные идеологи дворянской конституции, такие, как Н. А. Безобразов, продолжали ее отстаивать и позже{380}.
В свою очередь, поддержка крепостниками идеи конституции повлияла на позицию демократической (народнической) общественности. Сторонники радикальных решений всех вопросов, те, кого в России стали называть «нигилистами», охладели и к западному парламентаризму, они переняли у аристократов начала XIX в. пренебрежительное отношение к «говорильням». В 60-х гг. в демократических кругах приобрели популярность взгляды публициста Людвига Бёрне, осуждавшего «немецких болтунов» и отдававшего предпочтение революционному пути преобразований в Германии перед конституционным. Произведения Бёрне печатали такие журналы, как «Современник» и «Русское слово»{381}. «Говорильней» называл парламент (западноевропейский) Н. А. Добролюбов.