Все же некоторые члены клуба хранили добрую память о Чаадаеве. Это, в частности, упомянутые Соболевский и Лонгинов. Соболевский знал Чаадаева многие годы, почитателем его был и Лонгинов, посещавший после переезда в Москву «чаадаевские понедельники». После смерти Чаадаева в 1856 г. Лонгинову единственному удалось опубликовать некролог, он был напечатан в «Современнике», а в 1862 г. в московском «Русском вестнике» появились его воспоминания о Чаадаеве.
Но более существенной представляется в данном контексте точка зрения этих членов библиотечного комитета относительно доступа к литературе, хранившейся в библиотеке клуба. Оба они, будучи сами известными библиофилами, придерживались того мнения, что благомыслящим людям, то есть членам клуба, можно читать все, вредно лишь распространение каких-то изданий вне клуба. Либеральными такие взгляды могли показаться только клубному большинству. С 1859 г. по 1864 г. Лонгинов был секретарем Общества любителей российской словесности при Московском университете. Но назначенный в 1871 г. начальником Главного управления по делам печати, он снискал славу самого свирепого гонителя литературы и журналистики. Перед этим, в должности рязанского губернатора («сквернейшего на Руси», по аттестации И. С. Тургенева) он притеснял только что созданное земство. В Положении 19 февраля он усматривал «развитие принципов социализма»{387}.
С 1863 г. кумиром «клубистов» становится круто повернувший в связи с польским восстанием вправо редактор «Московских ведомостей» М. Н. Катков (редакция газеты помещалась по соседству с клубом, на Страстном бульваре). Восстание в Польше началось в январе 1863 г., членом клуба Катков был избран в апреле, и уже 9 июня состоялся обед в его честь. Прежний либерализм англомана Каткова, осуждение им на страницах «Русского вестника» николаевского правления как царства мрака и бесправия клубное большинство ему простило. Забыто было и сходное с основной мыслью злополучной речи Погодина указание Каткова на преимущество Англии, к чему следует стремиться и в России: «…Поставить граждан в такое положение, чтобы они не скрывали того, что думают, и не говорили того, что не думают»{388}.
«Мастерство ругаться», как довольно деликатно определил журналистскую манеру Каткова испытавший это «мастерство» на себе Б. Н. Чичерин{389}, членов клуба только восхищало. Причины внезапной чрезвычайной популярности Каткова в Английском клубе сформулировал, не погрешив против истины, Д. И. Никифоров: «Большинство преклонялось перед Катковым за защиту дворянского и чисто-русского направления»{390}. Дворянское и чисто-русское в глазах членов клуба совпадало.
Поэтому ничто не могло их заставить умерить прославление Каткова, со стороны казавшееся чутким современникам чрезмерным, неприличным. Не подействовало саркастическое сравнение нового кумира с обожаемым московскими барынями обитателем «желтого дома» в Преображенском, юродивым и «лжепророком» Корейшей (Н. С. Лесков называл Каткова «грамотным наследником Ивана Яковлевича Корейши на Шеллинговой подкладке»){391}. Точно так же не возымело действия якобы поздравительное — «к дню тезоименитства» — стихотворение «К портрету Михаила Никифоровича Каткова», написанное в 1865 г. одним из создателей образа Козьмы Пруткова Алексеем Жемчужниковым. Распространявшееся в списках и впервые опубликованное лишь в 1924 г., оно было целиком посвящено неумеренно восторженному отношению членов Английского клуба к Каткову:
Катков не только «бранил» петербургских сановников за недостаточный, с его точки зрения, патриотизм, но и заявлял, что «истинный корень мятежа не в Париже, Варшаве или Вильне, а в Петербурге», что, однако, не мешало ему восхищаться Мекленбургом — одним из многочисленных германских герцогств, к тому же самым отсталым среди них по своему государственному устройству. Это дало повод Жемчужникову поставить под сомнение искренность Каткова, исключительность его монархизма.