Но все это означало также, что в тандеме с «Московскими ведомостями» замкнутому, однородно сословному Английскому клубу отводится более чем скромное место, в то время как издаваемый Катковым печатный орган фактически получил статус официоза. Было признано свыше его право влиять и на политику, вплоть до смещения и назначения министров, и на широкого читателя. Александр II, снова приехавший в Москву и принявший 21 июня 1866 г. Каткова, лишь упрекнул его в отсутствии чувства меры: не следует слишком резко нападать на национальности, кроме «вредных партий». После нескольких попыток цензуры как-то приструнить «Московские ведомости» (три предостережения за выпады против министра внутренних дел П. А. Валуева) этот знаменательный прием в Кремле можно было с полным основанием считать «полным торжеством Каткова». Так это событие восприняли и в Английском клубе{400}.
Аристократическому клубу доставалась при этом всего лишь иллюзия приобщения к монополизированной Катковым «народности» («феодалы теперь — мужики»). В том же 1866 г. эта тенденция получила продолжение в избрании почетным членом клуба мещанина Осипа Комиссарова, который был официально объявлен спасителем царя от пули террориста Дмитрия Каракозова и возведен в потомственное дворянство с добавлением к фамилии «Костромской», намекающим на аналогичную роль Ивана Сусанина, спасителя первого из дома Романовых царя Михаила Федоровича. И Каткова, и Комиссарова, а также соредактора Каткова П. М. Леонтьева избрали почетными членами и в Купеческом клубе.
Почетным членом едва ли не всех клубов в Москве, в Петербурге и в провинциальных городах избрали в это время М. Н. Муравьева, назначенного председателем следственной комиссии по делу о покушении. 16 апреля 1866 г. во время торжественного обеда по этому случаю в петербургском Английском клубе Н. А. Некрасов прочитал в честь Муравьева оду, в тщетной надежде спасти таким способом от закрытия «Современник» (впрочем, этот вынужденный шаг не нашел единодушной поддержки даже среди противников «Современника», расценивших поступок Некрасова как недостойное поэта пресмыкательство перед властью){401}.
Отдавая предпочтение «Московским ведомостям», «клубисты» в это время больше, чем раньше, интересовались и другими выступлениями в печати. Иногда проявлялась в связи с этим несвойственная им прежде гибкость. Подобно тому, как Каткову простили его былой либерализм, постепенно изменялось отношение в клубе к славянофилам и отчасти к славянофильству (вследствие также изменений, происходивших в самом славянофильстве). Так, 26 октября 1868 г. в Москве «блистательно» избрали членом Английского клуба Ю. Ф. Самарина, он стал еще одним «настоящим героем дня», опубликовав первый выпуск книги «Окраины России», направленный против остзейского дворянства{402}. В глазах клубного большинства тем самым он искупил свою «вину» — последовательно антикрепостническую позицию, деятельное участие в разработке и осуществлении крестьянской реформы, вплоть до составления проекта манифеста об освобождении крестьян, защиту принципов гласного судопроизводства.
Между тем при Николае I первое выступление Самарина на эту тему с критикой в «Письмах из Риги» поддержки правительством немецкого дворянства стоило ему в 1849 г. заключения в Петропавловской крепости, хотя и непродолжительного. После освобождения из-под ареста император объяснял Самарину, что его идея, будто русские цари, начиная с Петра Великого, действовали только по внушению немцев, опасна: «если эта мысль пойдет в народ, она произведет ужасные действия»{403}. При Александре II в крепость за такие мысли не сажали, хотя кардинально правительственный курс в остзейском вопросе еще не изменился. Прием Самарина в состав членов Английского клуба явился выражением солидарности не только с участием его в русификаторской политике в Польше и в публицистическом обосновании этой политики, но и — с некоторым опережением — выражением солидарности с позицией Самарина в отношении прибалтийских «окраин».