Для нас же интересно то, что, по-видимому, занимало и всех авторов: менялись ли эти клубы и их обитатели в связи с изменениями в окружавшей их действительности, где, по известному выражению Льва Толстого, все переменилось и только начинало укладываться? И в продолжение того же вопроса — что осталось от клубов как центров формирования общественного мнения? При том, что каждое художественное произведение оригинально и клубный эпизод (эпизоды) подчинены общему замыслу того или иного произведения, чисто познавательно они друг друга дополняли.
Описывая в созданном в 70-х гг. романе «Анна Каренина» посещение московского Английского клуба Константином Левиным, давно не бывавшим в клубе, Лев Толстой отметил неизменность клубного уклада. Нейтрально перечислены комнаты, от «большой» с «небольшой» игрой (видимо, она же «детская») до «инфернальной». Сказано о читальной, что она темная, очевидно, ввиду отсутствия читателей, и об «умной», где о последней политической новости горячо говорили «трое (!) господ», это, надо думать, новая «говорильня», не требовавшая большего помещения.
Современная тенденция «исправлять» классиков, якобы недооценивавших клуб, возникает между прочим из-за невнимательного чтения. Обратившись к тексту романа, легко убедиться в том, что ничего негативного толстовский образ «храма праздности» в себе не заключал. «…Левина охватило давнишнее впечатление клуба, впечатление отдыха, довольства и приличия», он «ел и пил с большим удовольствием и еще с большим удовольствием принимал участие в веселых и простых разговорах собеседников». «Ни одного не было сердитого и озабоченного лица. Все, казалось, оставили в швейцарской с шапками свои тревоги и заботы и собирались неторопливо пользоваться материальными благами жизни»{440}.
Клубные кавалеры. Рис. А. И. Лебедева. 1880-е гг.
Эту как будто безоговорочно положительную характеристику клуба П. И. Бартенев в 1889 г. прокомментировал так: «Вот эти-то черты доселе составляют приманку Московского английского клуба»{441}. Бартенев, к тому времени старожил клуба, был прав в том, что клуб по-прежнему отвечал основному своему назначению, оставаясь комфортным местом отдыха и непринужденного общения. Толстой сумел передать типичную клубную атмосферу, взглянув на клуб глазами его членов. Примерно так же, как ранее он изобразил уже ушедшую дворянскую Москву начала XIX в. в «Войне и мире» — контрастно тому, как представил ее в «Горе от ума» Грибоедов, и возвращаясь отчасти к положительной трактовке «праздности» Карамзиным. «Фамусовская Москва, с Ростовым-Фамусовым, и Тугоуховские, и Репетиловы — все налицо. Толстой как бы благословил то, что Грибоедов бичевал», — тонко подметила читательница совсем другого поколения, Нина Берберова{442}.
Но так же, как и в случае с пушкинскими стихами «о кашах», Бартенев, руководствуясь соображениями клубного престижа, проигнорировал одну немаловажную деталь из той же главы «Анны Карениной»: Левину, для которого главное — «тревоги и заботы» вне клуба, в конце визита в клуб «вдруг стало ужасно скучно». Да и «приманкой» предоставляемые клубом возможности времяпрепровождения в 1889 г., когда писал о клубе издатель «Русского архива», уже не являлись в такой мере, как это было до 1861 г., да и в то время, когда писал свой роман Толстой.
В ином, сатирическом ключе изображались главные российские клубы в произведениях А. М. Жемчужникова, Н. А. Некрасова и А. Н. Островского. Заодно они высмеивали ставшие стереотипными завышенные, по их убеждению, оценки роли этих элитных клубов. В поэме уехавшего в феврале 1866 г. за границу Жемчужникова «Неосновательная прогулка» (1869) воображаемое посещение автором Английского клуба имеет целью выяснить, обновился ли «дух Москвы почтенной» с тех пор, как там явился «пророк», который «ее умами грозно правил» (то есть Катков), хотя ответ автору, конечно, ясен заранее.