Упразднение или размывание сословных начал общественность оценивала как восстановление справедливости. В то же время этим порождалась трудно решаемая в условиях усилившейся конкуренции проблема поддержания качественного уровня состава клубов, исходя из провозглашавшихся до сих пор критериев просвещенности и порядочности. Старшинам сложнее стало столь же строго и педантично, как раньше, требовать выполнения уставных обязанностей. Обсуждение нравственных качеств кандидатов перед баллотировкой все чаще превращалось в формальность. С другой стороны, для растущего числа образованных людей, особенно в провинции, более привлекательными, чем сами клубы, становятся их библиотеки{461}.
Из всех московских клубов наибольшую трансформацию претерпел Немецкий клуб. В первые пореформенные годы он был самым богатым клубом в Москве. В значительной мере это обстоятельство явилось подоплекой обострения противоречий между численно уже преобладавшей, но неполноправной русской частью, состоявшей из членов-посетителей и кандидатов в посетители (в 1869 г. 1043 человека), и немецкой, избиравшей старшин (957). Представители первой части взяли курс на оттеснение немцев от руководства. В качестве одного из предлогов были использованы симпатии московских немцев к проводимой Бисмарком политике объединения Германии «железом и кровью». Они нашли выражение в пожертвовании в пользу солдат и офицеров прусской армии, раненных в войне 1866 г. против Австрии, 5 тыс. руб. из клубного капитала.
Руководство клуба было обвинено в одностороннем характере благотворительной деятельности. Утверждалось, что ничего будто бы не достается «бедным вдовам православного исповедания и русским учебным заведениям». Немцев упрекали также в «неблагодарности», поскольку находившийся в «блестящем состоянии» капитал клуба (по разным оценкам на 1871 г. от 200 до 420 тыс. руб.) образовался в результате посещения клуба главным образом посетителями-русскими. Членам клуба приписывалось презрительное отношение ко всему русскому и даже неуважение к властям.
По обоснованному мнению В. Дённингхауса, который подробно исследовал все обстоятельства конфликта, в свою очередь и «немецкая партия» не всегда вела себя корректно. Но сама эта некорректность объяснима. В настроениях немецких аборигенов клуба сохранялась инерция былых времен, уверенность в неизменности благожелательного отношения к немцам русских императоров. Один из членов клуба даже заявил: «Государь Александр Николаевич любит больше немцев, чем русских», и в завершение речи выкрикнул: «Долой отсюда всех русских, здесь не русский, а Немецкий клуб!»{462}.
Видимо, эта приятная московским немцам инерция помешала им уловить слабые пока еще признаки антигерманских веяний в российской внешней и отчасти внутренней политике. По-настоящему они проявились при Александре III, и то далеко не сразу. Что касается Александра II, то фраза о «любви» его к немцам была не совсем беспочвенной. Определяющим в отношениях России с Пруссией и затем с Германией по-прежнему представлялся, и не только русским немцам, монархический принцип, включающий в себя близость государственного устройства двух стран и династические связи{463}.
Вне Москвы в известной мере аналогом Немецкого клуба был Дерптский университет с преобладанием немецкой профессуры и объединенного в корпорации немецкого студенчества. И здесь колоритные, но архаичные традиции, перенесенные в Дерпт из возникших в средние века германских университетов, сохранялись долгое время благодаря покровительству свыше со стороны бюрократии остзейского происхождения. Ярко описал эти нравы учившийся в Дерпте В. В. Вересаев. Но и здесь положение стало изменяться, только несколько позже, начиная со второй половины 80-х гг., по мере сокращения количества студентов-немцев и усиления русификаторской направленности внутренней политики, в том числе политики Министерства народного просвещения{464}.
В русскоязычной московской среде перемены в положении немцев, желавших сохранить свою идентичность, неизбежно должны были принять более радикальный характер, чем в Прибалтийском крае с немецким по преимуществу дворянством, и начались они раньше, на рубеже 60–70-х гг. С внешнеполитической ориентацией России они пока еще не были непосредственно связаны. Уже в 1869 г. московская администрация вняла многочисленным жалобам «русской партии» Немецкого клуба и объявила устав 1839 г. юридически недействительным, так как он не был в свое время утвержден (вместе с уставом Купеческого клуба) Министерством внутренних дел. Из двух проектов нового устава власти одобрили проект, составленный русскими «годовыми посетителями». Новый устав ввели в действие без одобрения общего собрания.