Генерал-губернатор князь В. А. Долгоруков обратился в марте 1871 г. к министру внутренних дел графу П. А. Шувалову с докладной запиской, в которой обосновывал необходимость допустить русских к равноправному участию в делах клуба. В записке обращалось внимание на «сильное неудовольствие на немцев» не у одних только русских — членов клуба, но и в общественном мнении со ссылкой на выступления в прессе. Генерал-губернатор предупреждал, что если это неудовольствие «не будет прекращено удовлетворением русских, то [оно] естественно может породить чувство взаимной национальной вражды, что едва ли было бы согласно с видами правительства».
Таким образом, в этом частном вопросе Долгоруков предлагал не игнорировать общественное мнение. Генерал-губернатор, конечно, не ссылался на какие-либо теоретические построения русских мыслителей. Но нужно иметь в виду синхронное событиям в Москве усиление антигерманской составляющей в панславизме. Оно явилось развитием не только и не столько славянофильства, сколько антиевропеизма в широком смысле. В 1870 г. вышел труд Н. Я. Данилевского «Россия и Европа» с теоретическим и историческим обоснованием мысли о том, что для Европы, «и особливо для Германии» все русское и славянское невыносимо, и вражда между этими двумя мирами, из которых второму принадлежит неоспоримое превосходство, неизбежна и естественна. В 1882 г. появился сборник очерков Н. Н. Страхова «Борьба с Западом в нашей литературе». Страхов взял позже под защиту от критики B. C. Соловьева и труд Данилевского как оригинальный и строго научный. Очевидно, что к положительному восприятию идей Данилевского и Страхова московская общественность была предрасположена традицией словесного «немцеедства».
Уже в октябре 1871 г. сопротивление «немецкой партии» в Немецком клубе было окончательно сломлено. Ее заставили согласиться не только с предоставлением русским права избираться действительными членами, но и с уравнением количества действительных членов из лиц немецкого и русского происхождения. В руки русских перешли бразды правления клубом и тем самым желанный финансовый контроль. Благотворительные средства были перераспределены, московским немецким учреждениям перепадало из этих средств все меньше и меньше{465}.
Правда, еще некоторое время среди старшин оставалось больше немцев (например, в 1879–1880 г. их было 8 из 9; вместе с тем состав ревизионного комитета характеризовался обратным соотношением){466}. В то же время кардинальная реорганизация привела к падению интереса к клубу, что вряд ли входило в планы инициаторов кампании. Московские и приезжие немцы посещали его все реже. Это наверняка предвидели, но приток русских также сократился. «Дела клуба падают каждый год… Число кандидатов уменьшается, вина пьют меньше и меньше посещают увеселения», — сообщалось в отчете за 1882–1883 гг.{467} В дальнейшем посетителей снова стало больше, кое-кому клуб даже не нравился «чрезвычайной сутолокой»{468}. К началу XX в. клуб полностью утратил немецкий колорит и стал вызывающе антинемецким, хотя и удерживал старое название, ставшее чисто этикеточным, до начала Первой мировой войны, когда в обстановке резкого усиления в обществе шовинизма клуб переименовали в Славянский{469}.
Иную грань пореформенных общественных настроений неожиданно продемонстрировал еще один эпизод истории клуба. Вероятно, уменьшение числа посетителей и в связи с этим снижение доходов побудило новых старшин в апреле-июне 1883 г. предоставить залы клуба для неординарного культурного события — первой в Москве персональной выставки художника В. В. Верещагина. Клуб использовал при этом техническую новинку — электрическое освещение, разработанное знаменитым изобретателем П. Н. Яблочковым, что позволяло посещать выставку и по вечерам. Было выставлено 39 картин и 18 этюдов: все картины о русско-ту-редкой войне 1877–1878 гг., вызвавшие наибольший интерес, часть индийского цикла и — специально для москвичей — вид Кремля со стороны Замоскворечья{470}.
В. В. Стасову Верещагин писал, что в первый день на выставке побывало около 1 тыс. человек, во второй день — 2,5 тыс., «давка такая, даже неприятно — боюсь и думать, что будет на праздниках…». Позже он сообщал Д. В. Григоровичу, что на святой неделе выставку посетили почти 34 тыс. человек, «народ… преимущественно мастеровой, на выставки обыкновенно не ходящий, что мне лестно», и только после этого стали появляться в залах клуба завсегдатаи художественных выставок. Явно свидетельствовала об успехе выставки и продажа большого количества каталогов и фотографий{471}.