Прошло через клубы и явление, отмеченное на страницах либерального «Вестника Европы» П. Д. Боборыкиным: исчезновение прежней резкой линии, которой сторонники «мистического славянофильства» отделяли себя от «защитников официального status quo». Те и другие, делал категорический вывод Боборыкин, слились «в один стан людей, не желающих принять новые формы и задачи жизни». «Московские ведомости» Каткова и «Русь» Аксакова, писал Боборыкин, составляют единую «консервативно-русофильскую журналистику Москвы», литературу дворянскую{476}. Соответственно возросла идейная однородность Английского клуба.
В 1888 г. группа входивших в Английский клуб известных московских аристократов (князь Н. Ф. Мещерский, князь А. А. Щербатов и Д. Ф. Самарин) попыталась оказать непосредственное воздействие на внешнеполитический курс правительства. Встретившись с губернским предводителем дворянства графом С. Д. Шереметевым, чтобы привлечь его на свою сторону, они горевали о «тяжелых утратах в лице Каткова и Аксакова» (первый скончался в 1887 г., второй — в 1886 г.) и напоминали «о значении дворянства в роли выразителя общественного мнения». Шереметеву они предложили обратиться к императору с составленным ими адресом «от лица московского дворянства». Авторы адреса стремились усилить антигерманский крен российской внешней политики, вразрез с более сбалансированной, «миротворческой» политикой Александра III. Инициатива была быстро пресечена Шереметевым, который доложил царю, что «московское дворянство тут не при чем»{477}.
Всякого рода адреса на высочайшее имя подавались не раз, но эпизод с адресом 1888 г. сделал некую зарубку в исторической памяти. Уже при Николае II, в начале 1900-х гг., земские деятели размышляли над тем, «как открыть глаза государю» (на внутренние дела), и некоторые из них предположили, что оказать на царя влияние могла бы «записка за подписью массы лиц, или за подписью особо авторитетных лиц». Но другой земец, Ю. А. Новосильцев, тут же напомнил, как подобная записка была в свое время подана «за подписями таких авторитетных лиц, как Д. Ф. Самарин и князь А. А. Щербатов», и тогда «Александр III сказал по поводу этой записки: „Эти скоты вмешиваются не в свое дело“»{478} (реплика, в очерке С. Д. Шереметева не упомянутая, но вполне правдоподобная).
Генерал А. И. Дельвиг (и, вероятно, не он один) считал, что «Москва никогда не понимала или не хотела понимать петербургской политики»{479}. Независимо от того, насколько точен такой всеобъемлющий вывод, бесспорно, что для Петербурга мнение дворянской Москвы утратило былой интерес. Это относилось и к одной из новых всесословных «говорилен» — Московской городской думе. Нужно иметь в виду, что «инфильтрация интеллигенции» была еще впереди. Преимущественно купеческая по составу Дума долго возглавлялась дворянами, а первым избранным ею городским головой как раз и был в 1863–1869 гг. близкий славянофилам князь А. А. Щербатов (затем он еще 13 лет оставался гласным Думы; в 1866 г. стал первым почетным гражданином Москвы).
Еще до истории с несостоявшимся адресом 1888 г. отношение к преемникам Щербатова на посту городского головы со стороны высшей и московской администрации характеризовалось постоянной подозрительностью и вынужденными отставками некоторых из них (В. А. Черкасского в 1871 г., Б. Н. Чичерина в 1883 г.){480}. Когда в 1893 г. городской голова Н. С. Алексеев был смертельно ранен в здании Думы проникшим туда умалишенным, ни царь, ни кто-либо из членов царской семьи не выразили соболезнования{481}. Алексеев принадлежал к купеческой семье, но решающую роль играло во всех трех случаях, независимо от сословной принадлежности и индивидуальных качеств лидеров московской общественности, стойкое предубеждение центральной власти против общественных учреждений — всех местных «говорилен», не только московской.