– Кто не убивал никого – шаг вперед! – приказал командир спецназовцев, оглядывая шеренгу.
Бандиты стали переглядываться, мяться, потом из шеренги вышел бледный худосочный мужик средних лет в ветровке и кедах, со сломанной рукой, которую он бережно прижимал к животу, заискивающе улыбнулся.
– Я не убивал, я только на стреме, что приказывали, меня даже никогда не брали, а винтарь я просто носил, как и все, у кого хошь спросите, я Шестопал, а этих…
– Стоп!
Мужик затих, бледнея еще больше.
– Кто еще?
Вперед выступил «разведчик» банды Санта-Клаус. Ему тоже досталось – за то, что пытался сбежать, и круглое благообразное лицо его украшал красивый кровоподтек в форме полумесяца над верхней губой.
– Ну, я…
– Еще?
Шеренга молчала.
Водитель усмехнулся, глядя, как многих бандитов колотит дрожь.
– Что, сердешные, мандражируете? Страшно? Жить охота? А когда вы ни в чем не повинных людей резали, вешали, душили и топили, не страшно было?! Все, отгуляли! А теперь колитесь, кто сколько душ загубил, может, кого и помилую.
– Панкрат, – понизив голос, сказал один из парней в комбинезоне, подходя к светловолосому, – там твой дружок приехал. Пропустить?
– Приведи сюда, – кивнул водитель, – пусть посмотрит на ублюдков. – Повысил голос: – Ну, облегчайте душу! Начнем слева направо, но не с тебя. – Палец Панкрата уперся в грудь Левы Пинкисевича. – Ты амнистии не подлежишь.
Ударил негромкий выстрел, во лбу помощника Гитариста появилась дырочка, ноги его подкосились, и он упал навзничь. Бандиты шарахнулись в разные стороны, но остановились, услышав четкую команду:
– Стоять, уроды!
К светловолосому в сопровождении спецназовца подошел немолодой мужчина в кожаной куртке, несмотря на летнюю жару, с изможденным болезненным лицом.
– Кончай самодеятельность, Панкрат Кондратьевич, – глухо проговорил он. – Отпусти их, ты не судья и не палач. Пусть идут. Банды, считай, уже нет…
– Не мешай, Сергеич, – твердо сказал водитель. – Они убили не только моего брата, на их кровавом счету более двадцати человек, ты же знаешь. На каждом кровь и пытки… Стой и смотри, если хочешь, но молчи. Сегодня будет по-моему. Лева не пожалел двенадцатилетнего пацана, ехавшего в кабине «жигуленка» с отцом, а сам Гитарист убил семерых, в том числе двух женщин. Остальные мучили отцов и братьев моих ребят… стой и молчи!
Панкрат отошел от пожилого мужчины в куртке, ткнул пальцем в толстого, как боров (у него и кличка была – Боров), бандита:
– Ты!
– Я, как все, специально никого, как все, так и я, – тонким голосом заговорил толстяк, глотая слова, – ну, может, и убил кого, так приказывали…
– Сколько?!
– Ну, не знаю, может, одного, двух, но никогда, я же не для того, а когда все, и стрелял мало, и жалел…
– Мразь! – сплюнул под ноги один из водителей, с которым завтракал светловолосый командир операции, угрюмо оглядел сбившихся в кучу бандитов. – Кто знает, сколько человек убил этот боров?
– Я скажу, – услужливо вылез вперед из толпы помятый старик со слезящимися глазами. – Боров убил, значитца, пятерых лично, вешал сам, паяльной лампой, это вот, значитца, кожу на пузе жег…
Раздался выстрел. Толстяк упал. Старик вздрогнул и замолчал, тупо глядя на расстрелянного, потом проворно залез обратно в толпу.
– Ты! – Палец Панкрата указал на могучего телом молодого небритого парня с угрюмым волчьим взглядом, у которого была сломана челюсть.
– Троих! – с вызовом прошипел он, но сморщился от боли и секунду молчал, придерживая челюсть, потом добавил: – И еще буду давить вас…
– Уже не будешь, – равнодушно ответил Панкрат.
Щелчок выстрела, дыра во лбу парня, стук тела о землю.