Такому не хотелось верить здесь, в вершине лета, в тихом замке, далеко от торных дорог и городов. И воля деда, и замковые стены отгораживали, глушили известия, точно кожаные подушки, набитые конским волосом. Но те прорывались все равно: то в нервных шепотках слуг, то в бредущих по проселкам беженцах, то в конных егерях, волками рыскающих в окрестностях.
— …и тогда Кирен говорит: сдался мне ваш указ, — шептала горничная Дождинки Мелисса, взмахивая утюгом, чтобы раздуть угли. — И его повязали, и жену, и всех. И увели. А дом сожгли.
Кухарка всплеснула руками, поднимая мучное облачко.
— В Святохне… Это ж рядом совсем!
Совсем рядом, за лесом. Дед возил Льюэве туда на весенний торг.
— И к нам придут. Не сегодня, так завтра. Корабельщик, спаси и обереги!.. Лидар.
Это было как звук надтреснутого колокола, недоброго колокола, гулом своим предвещавшего смерть. «Пират, выскочка, безродная тварь», — честил нового правителя дед. «Повелитель Времени», — с придыханием звали подданные. «Время — это река… Мы глубоко вошли в эту реку»…
Дождинка поднималась по лестнице. Так извивалась то вправо, то влево, следуя изгибу башни, замирая на площадках, как перед прыжком. Дверь в дедов кабинет была приоткрыта, оттуда выбивался мерцающий свет и слышались чужие голоса. Девушка приникла к щели.
— Во имя и по повелению Великого Лидара…
Гвардейцев было трое. Во всяком случае, через свою щель она видела троих. Так вот каковы «всесильные хранители времени»! Черная форма с золотом, длинные мечи, одинаковые бритые лица и головы. Даже при старании не отличишь одного от другого.
— …подлежит конфискации. Согласно циркуляру в течение трех дней своим ходом обязаны отправить в Имельду. Наиболее ценные будут изъяты в пользу Архива магнатерии, а проходящие по официальному Индексу еретических и запрещенных — уничтожены. Высшие должностные чины и великий Лидар лично глубоко уважают ваши труды, конт Эдриен, что засвидетельствовано вензелем и красной государственной печатью…
Дед берет свиток и что-то тихо говорит. Потом исчезает из поля зрения. Там что-то происходит. Происходит как-то неправильно, потому что гвардейцы подбираются и кладут руки на эфесы.
— Вы ответите за это, конт.
— Вон!
— Что-о?!
— Пошли вон, — коротко и резко повторяет дед.
Дождинка взлетает по лестнице. Что было бы, если бы дед застал ее у двери! Стыдно, стыдно-то как…
Она стоит в ночной рубахе у распахнутого окна своей комнаты. В окно светит полная луна, с земли доносит запахи сена и воды. Льюэве не может спать. Опять одевается и крадется вниз, приникает к щели между косяком и дверью. В кабинете никого нет, только луна играет на золотых корешках книжных переплетов.
Утром в замок приехали еще три гвардейца и серый человечек из магнатерии и заперлись в библиотеке. Испуганные слуги зашились на кухне, было видно, что они вот-вот начнут разбегаться из замка. Льюэве сидела рядом с телом деда. Его нашли рано утром повешенным на балке в парадной зале. Тело уже успело остыть. Слуги вначале отказывались трогать его, но слезные мольбы юной контессы заставили их сжалиться.
Старика завернули в полотно, положили на стол и, сочтя, что этого довольно, ушли. Внучка зажгла у его ног и изголовья по две свечи и тупо сидела, глядя на осколки кораблика, который положила ему на грудь. Она думала, что ходящие под корабеллой полгода как объявлены вне закона, а обращаться к служителям Времени… Дед, дедуня… «Ой, Дождинка, не реви!»
— Сударыня! — горничная Мелисса испуганно тряслась у нее в ногах. — Мона Льюэве! Они большой камин растопить велели! Ой, что будет!
И тоненько, противно завыла.
Дождинка встала. Встала и шлепнула горничную по щеке. До этого она никого еще не била. Мелисса взвизгнула и замолчала. А Дождинка уже знала, что станет делать.
Она задвинула наружный засов на старинной тяжелой двери библиотеки. Потом поворотным механизмом спустила заслонку на лестнице. И долго, остервенело таскала под дверь библиотеки все, что может гореть.
Скрученный пергамент никак не хотел разгораться, и Льюэве размахивала им, как знаменем. Пламя загудело, как в трубе, взметнулось. Девушка едва успела прибить затлевшие волосы. Взбежала к себе. Наспех натянула костюм для верховой езды, заметалась, решаясь, что же взять в дорогу. Хваталась за одну книгу, за другую, наткнулась на засохшую розу в стихах Кхайле… села и заплакала. «Книги — это друзья. Их бросают прежде всего…» Она не могла унести их все!