Не плохо было и в камере. Огромная камера, с широкими сплошными нарами, но всего в один невысокий этаж, почти пуста. Уркачек немного, и всех их быстро забирают, рассовывая по Красноярским лагпунктам. Они же не ссыльные, а просто этапники, «зе-ка». И держатся они отдельной кучкой, к нам, — «фашистам» не лезут. Взять у нас нечего. Если они идут на картошку, то вовсе не для того, чтобы её перебирать. Полеживают себе на крыше овощехранилища, нежась на весеннем солнышке, изредка лениво перебрасываясь похабными шутками с конвоирами. Те с крыши их не гонят — никаких «норм» с пересыльных не спрашивают. Это мы по, привычке и по глупости, ковыряемся понемножку в затхлом овощехранилище… Они и костёрчик себе отдельный сооружают. И в камере лежат на отшибе, но ведут себя относительно прилично.
В камере тихо и просторно — такая благодать! Окна большие, и никаких щитов; солнце так и хлещет в камеру, только пока — увы, еще не греет. В камере прохладно, это единственное неудобство. Ночью мы, три подруги — я, Бетти Глен и Маруся Ненайшвили — тесно жмемся друг к другу, натягивая на себя ледащие стиранные-перестиранные одеялишки. Зато воздуха, чистого воздуха — сколько хочешь, дыши — не надышишься!..
А сколько рассказов!.. Чего только не нашептано в уши этими, долгими красноярскими ночами…
Маруся Ненайшвили!.. До чего же хороша! Красавица грузинская. Глаза — газельи. Профиль — точеный. Кожа — бело-матовая, замшевая… И ни одной морщиночки — всё еще пронзительно молода, хотя ей, как и мне уже за сорок, и десятки этапов за спиной… Красавица. Кто она?.. Княжна грузинская?.. Нет, оказалось совсем наоборот, она — из семьи потомственных грузинских революционеров…
Шшшш… Тише!.. сподвижники самого «Кобы»!
…Одно из детских воспоминаний Маруси Ненайшвили: Семья убегает от белых в каком-то правительственном поезде, но всё же только в товарном вагоне, в теплушке. Маруся, уже большая девочка, раскапризничалась:
«— Мне не мягко, — хныкала она, — мне не мягко!»
И мать, выведенная из терпения, вся охваченная страхом — что будет дальше? — первый раз в жизни отшлёпала строптивую дочку прямо по «мягким частям», хотя дочка давно переросла возраст, когда детей шлёпают.
«— Ах, тебе не мягко!! — приговаривала мать. — Не мягко!.. Не мягко!»… — Так и осталось в семье предание об этом Марусином «не мягко!» в теплушке поезда, обстреливаемого белогвардейцами… «Не мягко?!»
Сейчас, на наших нарах, тоже не было особенно «мягко», но мы привыкли и не жаловались.
…Грузинская красавица — Маруся Ненайшвили — околдовала тогда еще совсем молоденького секретаря ЦК комсомола — Сашу Косарева — и вскоре стала его женой.
Боже, какие балы задавались в Кремле!.. Какие костюмы!!.. И сам Сталин усмехался в усы, любуясь Марусей Косаревой… И все умирали от зависти!
— Деньги?.. Нет, мы не знали, что такое деньги. Вряд ли я когда-нибудь даже держала их в руках… В магазины, даже свои распределители, никогда не ходила. Не знаю, может быть, мама и ходила, но я не ходила… Портнихи приезжали на дом. Ну, а всё остальное покупалось там, — в командировках… В Париже… В Вене…
— Нет, денег и там не платили, всё записывалось на какие-то счета… Да об этом и не думал никто из нашего круга…
Ну, а потом пошло всё своей, давно уже ставшей известной дорогой. Приближался «тридцать седьмой»…
Первой ласточкой стало какое-то торжество в Кремле. То ли чьё-то тезоименитство — уж не «САМОГО» ли, даже?.. За ужином я сидела рядом с Сашей. Он, как и все, пошел чокаться с «НИМ». Такова была традиция. Подходить, чокаться и получать поцелуй… Саша пришел на своё место с лицом совершенно серым… За весь вечер я не могла добиться от него ни одного слова. Только поздно ночью, в спальне я узнала, что «ОН» сказал на ухо Саше вместо поцелуя: «Изменишь, — убью!.». И Саша понял, что он — уже убит…
Марусе повезло. Её вместе с братом и другими родственниками «изменника Родины» закатали в Норильск, который тогда только-только начал отстраиваться. Её брат, к счастью, был инженер-строитель, и мало-помалу семья устроилась неплохо. Жили в одном из управленческих домов, в «управленческой зоне». Питались в ИТРовской столовой вместе с вольными начальниками; обеды были вполне приличные — рыбы, мяса было вволю. Никаких «паек» не выдавали — хлеб черный и белый горками лежал на подносах. Самолеты летали исправно и доставляли апельсины и бананы на третье… По вечерам ходили в клуб, выстроенный «в ударном порядке» чуть ли не раньше домов для вольнонаемных служащих, начальников из НКВД и специалистов, необходимых для строительства. В эту «управленческую зону» по блату, и по необходимости попадали и специалисты — «зе-ка».