Конечно, не все, — ох, как далеко не все, доехали до берегов Енисея… Но те, кто выжил и доехал… Господи, к чему легенда о птице фениксе?! Разве народ, да каждый человек — не тот же «феникс»! Оставьте его чуть живого, чуть мяса на костях, чуть воздуха для дыхания — и он вздохнет, встрепенется, пробьется, как травинка сквозь асфальт, — и начнет жить.
Ведь не прошло и полных двадцати лет! А вот они — новые «кулаки» — живут, трудятся, ребят плодят, радуются… Хотя и щемят сердце воспоминания о своей родной деревне, оставленной где-то за тридевять земель, в какой-то Смоленской области. Да и где она, такая?!..
Но это у стариков, а молодые родину помнят уже смутно, а о недоехавших в этапах — только рассказы слышали… Нет, здесь, в Ярцеве, жить можно, не ленись только. Мужики и не ленились!
Ну, а мы — «новые ссыльные», хоть и не раскулаченные, — отбирать у нас всё равно было нечего — мы тоже лениться не собирались.
…Не всем повезло так, как мне. Как я уже упоминала, из нашего этапа в 40 человек с подходящими специальностями оказалось только шесть человек. Остальным пришлось приспосабливаться к колхозному труду. Но для людей прошедших лагеря это не было таким уж страшным, и в конце концов все как-то приспособились.
Приспособился и старичок-юрист Павел Васильевич, один из попавших в «колхозники». Правда, не сразу. Сначала его посылали в луга за какими-то жердями; хотя он отродясь лошадьми не правил. Но лошадки были смирные, умные, и сами шли нужной дорогой туда, где уже побывали не раз. Павлу Васильевичу оставалось спокойно сидеть на узких «дрогах» и придерживать руками свободно свисающие вожжи, чтобы они не ускользнули под ноги лошадям. Что он успешно и выполнял.
…До чего же симпатичным и жизнерадостным был этот Павел Васильевич, с которым я очень подружилась впоследствии, и на многие годы! Но в начале наше знакомство ознаменовалось происшествием трагикомическим, которое кончилось, к счастью, вполне благополучно, благодаря чему перешло в разряд, так сказать, чисто «комических».
Дело было так: Каждую минуту своего свободного времени, особенно до приезда мамы, я стремилась проводить в лугах, где теперь так дивно пахло травой и прошлогодним сеном, которое осталось кое-где в копешках — «лишнее», где широкая гладь Енисея переливалась бликами на солнце и большие рыбы изредка выпрыгивали из воды и тут же шлёпались обратно, поднимая целый Фонтан брызг.
В траве золотились лютики, клонились на ветру колокольчики и качались огромные ромашки. Всё здесь спешило расти и цвести скорей и пышней, словно знало, как оно коротко, северное таёжное лето…
Дорогу в луга пересекала маленькая речушка, скорей, ручеек, текущий в неглубоком овражке. Через него был перекинут бревенчатый мостик. К нему и спускались дроги с Павлом Васильевичем в качестве кучера.
— Павел Васильевич, — крикнула я, — подвезите меня!
Но в это время дроги скрылись за склоном овражка, а там, где должен был быть мостик, вдруг явственно взметнулись вверх… ноги Павла Васильевича!
— Боже мой, что с вами! — закричала я и бросилась бежать к мостику.
Удивленные лошадки смирно стояли на мостике, косясь на дроги. Два колеса с одной стороны — переднее и заднее — соскочили с моста, но дроги всё-таки не перевернулись, а только сильно накренились, но бедный Павел Васильевич скатапультировался со своего кучерского места прямо в воду и теперь беспомощно барахтался, стараясь выкарабкаться из ручейка.
— Господи, вы не ушиблись?!
— Нет, нет, нисколечко! — уверял Павел Васильевич, — просто небольшое приключение! — и он так весело, по-детски рассмеялся…
Впоследствии, председатель колхоза, вообще то мужик неплохой и хозяйственный, смилостивился и перевел Павла Васильевича в контору колхоза, где он стал учетчиком и счетоводом той самой сыроварни, которую колхозники гордо именовали «заводом».
А позже, следующей весной, когда коровы начали телиться, у него появилось новое увлекательное занятие, в котором вся наша компания приняла самое горячее участие, дружно помогая Павлу Васильевичу.
Новорожденных бычков и тёлочек нужно было «окрестить», то-биш, придумать им имена. И каждый год, чтобы потом не было путаницы, имена новорожденных должны были начинаться с одной и той же буквы.