Надежды наши ни на чем не были основаны, кроме неистребимой жажды человека — надеяться и верить. Жажды жить — а значит — приспосабливаться.
Мы все были очень далеки от политики, среди нас не было ни одного члена какой-либо партии (и коммунистической, в том числе!), так что «политических прогнозов» мы никаких не строили, и о том, что делается «в России» могли судить только по газетам, с большим опозданием, попадавшим к нам. Но всё-таки жили и надеялись…
Я думаю, что еще в нашей жизни очень важны были необходимость или просто желание о ком-то и о чём-то заботиться.
Например, мне — о маме. Друзьям — о моём с мамой быте. Маме — чтобы не потухла печурка и к вечеру поспел горох. Желание заботиться — огромный стимул для человека. И ссылку всё же невозможно было сравнить с лагерем, где никаких забот не могло быть — одно терпение и бесконечное ожидание…
Один из наших юристов, наиболее молодой и энергичный, имевший жену «на воле» и даже летом пока ходили пароходы получавший посылки от неё, — начал строить планы.
Наша деревня, хотя и находилась недалеко от Верхней Тунгуски и Туруханска, но числилась еще в пределах Енисейской области, а не Туруханской. И это давало какие-то надежды.
— Давайте подавать заявления… Быть может, в Енисейске нужны люди со специальным образованием? Ведь Енисейск — город большой, бывший губернский! А тут — какая же мы польза для колхоза?!..
Сначала никто не верил и никаких заявлений не писали. И вдруг:
— Вы слышали? Слышали??
— Александра Петровича вызывали в милицию: — пришла бумага!
— Какая бумага, что вы говорите?
— Разрешение, разрешение пришло!
Оказывается — верно, пришло! Как бомба разорвалась! — В Енисейск! Город с разными учреждениями, магазинами, кино, библиотекой!..
— Конечно же, всем специалистам разрешат! Я же говорил!
Александр Петрович не стал дожидаться весны и пароходов.
Из Енисейска в Ярцево и обратно летали маленькие самолётики — открытые, с пилотом и двумя пассажирами, если таковые находились. Перевозили почту или какие-нибудь «бумаги». С таким самолетиком и улетел Александр Петрович.
Письма от него ждали, как манны небесной!
И письмо пришло.
— Ну, вот! Александр Петрович устроился юрисконсультом в «Енисейторг» И комнату снял без труда, и скоро к нему жена приезжает.
Тут уж все стали писать заявления, а наши юристы начали настойчиво подбивать меня: — Уезжайте!.. Без всякого сомнения! Вы должны ехать ради вашей мамы!
— Ведь мы все постепенно уедем — вы же погибните здесь без нас. Замерзнете к чертям в этом вашем «Парадайзе»!
Я и сама боялась за маму. В конце концов, тоже написала заявление, ссылаясь на возраст и болезни мамы, и надежду, что пригожусь в больнице — как опытная «настоящая» медсестра. Заявление было отправлено.
Не знаю, что сработало из моих доводов, но вскоре разрешение было получено. Мы стали ждать весны.
И снова к новым берегам
…Однажды ночью я услышала далёкий гул, а затем грохочущие удары, как будто пальбу из орудий — то там, то здесь, всё ближе и ближе.
— Что это? — спросила мама, тоже проснувшись.
— Не бойся, это просто лед тронулся, — догадалась я.
— А с нами ничего не случится?
— Нет, конечно. Ведь мы высоко наверху, а Енисей далеко внизу. Не беспокойся, спи.
Но мне и самой не спалось, «орудийная канонада» подвигалась всё ближе и ближе… Под утро я задремала, и вышла на крыльцо, когда стало уже совсем светло.
…Боже, что за картина! Енисей был совсем уже не внизу. Всё его русло из огромных вздыбленных льдин, наклонившихся и поставленных как попало на ребро, поднялось выше, чем до половины нашего обрыва, и всё целиком медленно двигалось вниз по течению. Льдины налезали одна на другую, и вдруг рушились со страшным грохотом. Взошедшее солнце заиграло яркими радугами в столпотворении льдин, зажгло искры в остриях граней. Было красиво — и страшно! На берегу, у обрыва, кучками стоял народ — жители Ярцева.
Я подошла к нашим хозяевам: — Как вы думаете, не опасно?
— Да не должно бы, — отвечал наш бородатый хозяин. — А то, давай и впрямь, веди мать в избу — береженого и Бог бережет!
Я побежала одевать маму. Но и в самом деле — ничего не случилось, хотя льдины поднялись чуть ни до самого края обрыва. Еще бы чуть-чуть, и несдобровать бы нашей баньке!