Конвоиры, убедившись в никчемности наших усилий, да и сами притомившись, особенно не нажимали, покрикивали так, для порядка, и мы двигались еле-еле, или просто стояли на месте, помахивая своими ветками. Кое-когда нам разрешали и посидеть.
К вечеру выяснилось, что в лагерь нас не поведут, пока мы не потушим пожара! И, действительно, к вечеру сменился конвой, а из лагеря привезли «обед» — суп в больших казанах, и… по четыреста граммов хлеба каждому! Вот какой великолепный пикник устроила нам матушка-Природа.
…Так мы и ходили вокруг нашего пожарища, вероятно не раз обойдя его кругом за три дня…
Спали тут же, в лесу, в сторонке, вповалку, под бдительным надзором конвоиров, спускавших на ночь со сворки собаку.
Тут уж не только встать на ноги, пошевелиться было страшно — натасканный пёс строго следил за каждым движением, готовый кинуться и впиться в горло клыками.
А что было бы, если бы вдруг поднялся ветер, и задул в нашу сторону?.. Но очевидно, Природа была за нас, и мы ей спокойно вверяли наши грешные и благодарные души.
В лесу не шелохнулась ни одна веточка, и огонь потрескивал вполне мирно, словно мы грелись у большого и надёжного костра. Комары исчезли начисто.
Конечно, в общем мы устали, натёрли ноги, перемазались в саже, как черти, и в горле всё время щекотало, а из глаз текли слёзы — но всё равно было хорошо, и даже просто чудесно — не возвращаться в лагерь, не видеть окаянных бараков и вышек с «попками», не слышать рельсины на поверку, словом — жить вне лагеря!!
И Андрей сразу воспрянул духом, и голос его окреп, и в глазах снова засветилось былое мужество. И ночью так чудесно было слышать его сонное дыхание, или почувствовать прикосновение его руки.
Так мы и не потушили пожара, и в конце концов нас увели в лагерь. Пожары как-то затухали сами по себе, а окончательно потухли, когда пришла осень, и начались дожди.
Вечная память
…К осени стало казаться, что жизнь в лагере как-то мало-помалу налаживается и что мы кое-как дотянем до каких-то перемен.
Во-первых, мы притерпелись. Во-вторых, нам, наконец, разрешили написать по одному письму. В-третьих — открылся ларёк, и там можно было купить махорку и сахар! Правда, денег у нас почти не было, но после письма можно было надеяться, что нам выдадут, если придёт перевод.
В ларёк — малюсенькую хибарку — набивалось народу, как сельдей в бочку. Несколько покупателей и десятки «зрителей», готовых, как стая коршунов ринуться на добычу. Все знали, что «своё богатство» надо крепко держать в руках. У Андрея, который изо всех сил держал в руке кошелёк, напрочь оторвали обе крышки от него!
Если кто-нибудь неосторожно протягивал бумажную купюру через прилавок — её тут же выхватывали, или отхватывали половину. И всё-таки это был прогресс, и все наши мужчины блаженно затягивались махорочным дымом, который после мха и пакли, вытянутой из щелей стен, казался нектаром.
Я тоже понемножку курила, не столько для удовольствия — от махорки сильно кружилась голова — но чтобы заглушить постоянное чувство голода…
…И, наконец, пришли первые посылки! Их выдавали в какой-то хибаре, возле изолятора. Там их вскрывали и «проверяли», изымая недозволенное, или приглянувшееся начальничкам! А остальное надо было нести, в уже раскрытом ящике мимо нашего «забарачного» поля с ямами от выкорчеванных деревьев.
Первые посылки никому до своего барака донести не удалось. На владельца посылки (со съестным!) — налетала свора уркаганов, сбивала человека с ног, вышибала ящик из рук, и драгоценное содержимое — яблоки, печенье, лук — всё в миг исчезало в кишащей руками и ногами куче.
«Попка» с вышки равнодушно взирал на это зрелище — хотя, может быть, и с удовольствием — всё-таки, развлечение!..
Потом «58-е» стали умнее и за посылками ходили с собственным эскортом, достаточно многочисленным, чтобы отбиться от урок, и посылки удавалось донести до барака.
Получила и я посылочку с сухарями, любимой моей халвой, с апельсинами и с какими-то жирами. И, хотя это был пир всего на один день, ведь друзей было много, да и с моими барачными соседками надо было хоть чем-нибудь поделиться — но всё равно это был чудесный и сказочный пир! И вечер, полный надежд на долгожданное «чудо», которое вот-вот должно же, наконец, прийти по чьему-то «велению»…