— Да что с ним станется? Здоровый же малый. Отделяться ему пора, вот что!
— Да ты что, Ян! Он же еще маленький! Совсем ребенок!
— Ему пятнадцать, Фей. Я в четырнадцать отделился.
А то, можно подумать, она не помнит, когда он отделился. Она ж на десять лет старше его. В округе не было девушек на выданье его возраста, а у родителей Фей хутор совсем крохотный. То-се, так получилось, что засиделась она в девках. А другой не нашлось. Сначала ему как-то не по себе было. Потом притерпелся.
— Эта, с хутора у Косой скалы. Младшенькая. Марика вроде. Так надо с ее отцом поговорить…
Фей всхлипнула, утерла нос рукавом, но ничего не сказала.
— Овражки надо бы предупредить, — пробормотал он, крутя колесико.
Разряды.
— Ну? — выдохнула Фей.
— Ионизация. Опять разыгралось, похоже.
— Вспышка?
Он надвинул щиток на глаза, искоса взглянул вверх. Солнце корчилось в раскаленном мареве, выбрасывая в стороны мутноватые щупальца. Одно было совсем уж поганым.
— Не то слово…
Он покачал головой.
— Может, и уцелеют…
Спрятал рацию, закинул вещмешок на плечо. В последний раз обернулся. Скрипнув горячей пылью на зубах.
— Совсем же маленькая деревушка была, — пробормотал он.
Поправил лямку мешка. Перекинул на грудь карабин.
— Пошли…
— Назад? — с робкой надеждой взглянула она на него.
— А то…
Это все излучение, думал он. Раньше они были спокойней. И нападали на города, только на города. Даже крупные поселки обходили стороной…
Впрочем, сам он городов не помнил. А вот поселки числом до полутыщи душ еще застал. В детстве. У него осталось смутное впечатление чего-то огромного…
А все потому, что этой твари просто-напросто жрать хочется, уныло думал он, ощущая как песок обжигает ноги даже через подошвы и несколько слоев намотанной на ступни ткани. Пить хочется. Воду-то хрен добудешь. Органика, опять же. Минеральные соли. Кальций.
Он вновь пошевелил карабином, ощутив под ладонью раскаленный металл ствола.
— Придем, батарею попробую починить.
— Чем, Ян?
Он погремел рифлеными пластинами в кармане.
— Отколупал от их СБ. Им-то оно без надобности. Погоди.
Она покорно остановилась. Он отстегнул флягу, стащил с головы повязку и аккуратно промочил ее из узкого горлышка. Потом снова надел на голову. Сразу стало легче.
Солнце корчилось в небе, как раздавленная медуза.
— На твоем месте, — сказал он, — я сделал бы так же.
— Воду жалко.
— Придем, я починю насос. Элементы вот в СБ заменю и починю.
По такыру пробежала многоножка. Небольшая, в две ладони. Он было пошевелил карабином, но передумал.
Далеко в пронзительной синеве неба парили черные точки, но ему ни на миг не пришло в голову, что это птицы. Он и слова-то такого не знал. Просто мелкие кровоизлияния на сетчатке. Жара…
Проклятое солнце! Будь все как всегда, они бы переждали самую жару под саманными крышами поселка, а к закату вышли бы в путь. Не получилось.
Он вдруг понял, что почти и не думает о тех, погребенных под вьющимся зеленым покровом. А ведь он же их знал. Смеялся с ними, окликал по имени, пиво пил. Я вроде должен горевать, удивлялся он сам себе. Точно — должен. Но — не горюю. Почему? Мы все разучились… чувствовать… Так, что ли?
Он остановился.
Фей, семенящая сзади, ткнулась ему в спину.
— Ты что? — спросила она горячим шепотом.
— Да все путем. Повязку еще намочу.
Не будет больше поселков. Одни хутора.
Я ничего не чувствую, потому что они чувствуют чувства. Ищут их. Чем больше народу, тем больше совокупного чувства. Надо научиться ничего не чувствовать. Тогда они нас не поймают. Они приспосабливаются. Мы приспосабливаемся. Так оно и идет.
Она вновь схватила его за плечо — все время за одно и то же место, где сустав упирается в ключицу. Там уже скоро синяк будет.
— Гляди!
На грани марева и плотной кромки такыра плелась какая-то фигура.
— Еще кто-то.
— Хуторянин?
Свет резал глаза, отчего контуры выглядели размытыми.
Он, не отводя взгляда от темного силуэта, похлопал по груди, нащупал бинокль на потертом ремешке, поднес к глазам.
— Не пойму.
Линзы исцарапаны песком, все в мельчайших мутных искрах.
— Уцелевший? — спросила она неуверенно, — тоже ходил куда-то? На хутор? Теперь возвращается?
Он снял с головы повязку, которая уже успела просохнуть, помахал ей в воздухе.
— Эй!
Человек вдалеке тоже помахал рукой.
— Эй! — вновь крикнул он, приложив свободную руку рупором ко рту.