— Да что вы! Право же… мне…
— В любом случае, Норман. — перебил я, — от души вас благодарю. Вы мне очень помогли. Работали как одержимый, и без вас у меня вообще ничего бы не получилось. Давайте-ка выпьем пивка.
Мы удалились в тихий уголок деревенского трактира, озаренный косыми лучами заходящего солнца, и припали к нашим кружкам. Мы оба совсем вымотались, и нас мучила жажда.
Первым молчание нарушил Норман.
— Как вам кажется, есть у коровы шанс выкарабкаться?
Я уставился на свои порезанные, исколотые пальцы.
— Нет, Норман. Перитонита не избежать. А к тому же почти наверное в матке осталась порядочная дыра. — И я хлопнул себя по лбу, прогоняя мучительное воспоминание.
Никаких сомнений, что больше Беллу живой я не увижу, быть не могло, но болезненное любопытство погнало меня утром к телефону. Протянула она хоть сколько? Или нет?
Гудки в трубке раздавались невыносимо долго, но наконец мистер Бушелл подошел к телефону.
— А, мистер Хэрриот! Белла? Да встала и начала есть. — В голосе у него не слышалось ни малейшего удивления.
Миновало несколько секунд, прежде чем до меня дошел смысл его слов.
— А как она выглядит? Понурой? Тревожной?
— Да нет. Бодрая такая. Полную кормушку сена очистила, а я с нее надоил два галлона.
Будто сквозь сон я услышал его вопрос:
— А когда вы приедете швы снимать?
— Швы?.. Ах, да! — Я с трудом взял себя в руки. — Через две недели, мистер Бушелл. Через две недели.
После ужасов нашего первого визита на ферму я был рад, что Норман сопровождал меня, когда я приехал туда снимать швы. Белла выглядела совершенно нормально, и, пока я щелкал ножницами, она продолжала безмятежно жевать жвачку. В соседнем стойле прыгал и брыкался теленок. Но я не удержался и спросил:
— И по ней ничего видно не было, мистер Бушелл?
— Да нет. — Фермер покачал головой. — Такая же была, как всегда. Не хуже и не лучше. Словно бы и не ее резали.
Вот так я провел мое первое кесарево сечение. С течением времени Белла принесла еще восемь телят без всяких осложнений и посторонней помощи. Чудо, в которое мне и сейчас трудно поверить.
Но тогда мы с Норманом, естественно, этого знать не могли. И ликовали просто от огромного облегчения, на которое не смели и надеяться.
Когда мы выехали за ворота, я покосился на улыбающееся лицо студента.
— Ну, вот, Норман, — сказал я. — Теперь вы знаете, что такое ветеринарная практика. Жутких переживаний хватает, но зато вас ждут и чудесные сюрпризы. Я много раз слышал, что брюшина у коров не легко поддается инфекции, и, славу богу, убедился теперь в этом на опыте.
— Нет, это просто волшебство какое — то, — пробормотал он задумчиво. — Не знаю, как выразить, что я чувствую. В голову так и лезут цитаты вроде "Пока есть жизнь, есть и надежда".
— Совершенно верно, — ответил я. — Джон Гей, э? "Больной и ангел"?
Норман захлопал в ладоши.
— Отлично.
— Ну-ка, ну-ка… — Я на секунду задумался. — А, вот например: "То славная была победа".
— В точку! Роберт Саути, "Бленхеймская битва".
Я кивнул.
— Она самая.
— Ну, а это: "В крапиве опасности мы рвем цветок спасенья".
— Великолепно! — отозвался я. — Шекспир, "Генрих Пятый".
— А вот и нет. "Генрих Четвертый".
Я хотел было заспорить, но Норман предостерегающе поднял ладонь:
— И не возражайте. Я прав. На этот раз я действительно знаю, о чем говорю.
9
30 октября 1961 года
В половине седьмого утра мы вошли в Кильский канал. У его западного конца есть маленький городок и большой шлюз. Проходили мы этот шлюз примерно полчаса, взяв на борт немецкого полицейского и датского лоцмана. Полицейский приглядывал, чтобы мы не загрязняли канал: не бросали в него навоз и гнилую солому. В новенькой голубой форме с двумя нашивками на плечах он выглядел очень щеголевато. Мы приятно провели время, болтая о том о сем. И как многие иностранцы, он заставил меня устыдиться: он-то прекрасно говорил по-английски, а я по-немецки не мог и двух слов связать.
Каким наслаждением было скользить по спокойной воде канала! Я стоял на нашей крохотной палубе и разглядывал всевозможные типы судов, которые им пользуются. Увидел я и несколько военных кораблей. Молодые матросы в шапочках набекрень весело махали мне с их палуб.
Берега по сторонам были плоскими. Пашни перемежались рощами, очень красивыми в своем осеннем уборе. Мимо проплывали деревни с прелестными домами — высокие крутые крыши и окошки под самым коньком.