Озорником я Джимми не назвал бы, и уж, конечно, в нем не было ни жестокости, ни страсти к бессмысленным разрушениям, однако сидел в нем бесенок, как, по-моему, и положено мальчишкам. Ему нравилось поступать по-своему, и он любил меня дразнить, хотя, вероятно, сам того не сознавал.
Если я говорил: - "Этого не трогай!", он старался держаться от указанного предмета подальше, но позже слегка проводил по нему кончиками пальцев. Назвать его непослушным в подобном случае было все-таки нельзя, и тем не менее он доказывал себе и нам свою независимость.
Так, он не упускал случая воспользоваться моментом, если я оказывался в стесненном положении. Вот, например, в тот день, когда мистер Гарретт привел свою овчарку. Пес сильно хромал. Я водворил его на стол, и тут в окне, выходившем в залитый солнцем сад, возникла круглая головенка.
Я ничего против не имел: Джимми часто наблюдал, как я работал с мелкими животными, и мне даже показалось немного странным, что он не прибежал в операционную.
Далеко не всегда легко установить, почему собака охромела, но на этот раз я обнаружил причину почти мгновенно. Когда мои пальцы слегка сжали внешнюю подушечку левой лапы, пес дернулся, а на черной поверхности проступила капелька лимфы.
- У него тут сидит какая-то заноза, мистер Гарретт, - сказал я. - Возможно, колючка. Сейчас я сделаю местную анестезию и доберусь до нее.
Я начал наполнять шприц, и вдруг заметил в углу окна коленку. "Нет, Джимми, конечно, не станет карабкаться по глицинии!" - успокоил я себя, подавляя раздражение. Забава эта была опасной, и я строго-настрого запретил ему лазить по стеблям этого красивого растения, обвившего дом со стороны сада. Хотя у земли стебли были толщиной в ногу взрослого мужчины, выше, поднимаясь к окошку ванной и дальше к черепичной крыше, они становились совсем тонкими.
Ну, конечно, он себе ничего такого не позволит! И я сделал укол в лапу. Современные анестезирующие средства действуют стремительно, и уже на второй минуте пес не ощутил ни малейшей боли, когда я сжал пострадавшую лапу.
- Поднимите его ногу и крепко ее держите, - распорядился я, беря скальпель.
Мистер Гарретт кивнул и озабоченно поджал губы. Он вообще был человеком серьезным, и явно глубоко переживал за своего четвероногого друга. Едва я занес скальпель над роковой капелькой, его глаза тревожно прищурились.
А я радостно сосредоточился. Если я обнаружу и уберу занозу, пес сразу же забудет про недавние страдания. Такие операции я проделывал несчетное число раз, и при всей своей легкости они приносили большое удовлетворение.
Кончиком лезвия я сделал крохотный разрез в плотной ткани подушечки, и... из окна на меня упала тень. Я поднял глаза. Джимми! В другом углу окна. Только теперь - его мордашка, ухмыляющаяся за стеклом по пути к крыше.
Поросенок! Влез-таки на глицинию, когда я только и могу, что метнуть в него свирепый взгляд. Я углубил надрез, нажал, но из ранки ничего не появилось. Мне не хотелось ее расширять, однако другого выхода не оставалось. Я провел скальпелем под прямым углом к первому надрезу, и тут уголком глаза заметил две маленькие ноги, болтающиеся у верхнего края окна. Я попытался заняться своим делом, но ноги покачивались и брыкались, совершенно очевидно в пику мне. Наконец они скрылись из виду, что могло означать лишь одно: Джимми не спускался, а карабкался выше по все более ненадежным стеблям. Я углубил разрез и осушил его тампоном.
Ага! Что-то там есть... Но как же глубоко засела эта дрянь! Видимо, колючка переломилась и остался один только кончик. С охотничьим азартом я протянул руку за пинцетом и тут в окне опять возникла голова, но теперь подбородком вверх
Господи! Он же висит, зацепившись ногами! Физиономия меж тем ухмылялась до ушей. Из уважения к клиенту я старательно не замечал этой пантомимы за окном, но всему есть мера! Подскочив к окну, я гневно погрозил кулаком. По-видимому, мое бешенство смутило верхолаза, - во всяком случае физиономия тотчас исчезла, и я различил царапанье подошв по стене снаружи, явно поднимавшихся все выше.
Утешение ниже среднего. Стебли там могли не выдержать веса и такого малыша. Я заставил себя вернуться к столу.
- Иэвините, мистер Гарретт, - сказал я. - Подержите ногу еще, будьте добры.
Он сухо улыбнулся, и я погрузил пинцет в ранку. Кончики задели что-то твердое. Я сжал их, осторожно потянул и - как чудесно! - извлек острый, влажно поблескивающий обломок колючки. Уф-ф!
Одна из тех победных минут, которые скрашивают жизнь ветеринара, - я улыбнулся мистеру Гарретту, поглаживая пса по голове, и тут снаружи послышался треск. Затем донесся вопль отчаянного ужаса, за стеклом мелькнула маленькая фигурка, и раздался глухой удар о землю.
Я бросил пинцет, выскочил в коридор и через боковую дверь вылетел в сад. Джимми уже успел сесть среди мальв, и от облегчения я даже забыл рассердиться.
- Больно ушибся? - еле выговорил я, но он помотал головой.
Я поднял его, поставил на ноги. Действительно, он как будто остался цел и невредим. Я тщательно его ощупал, не обнаружил никаких повреждений и отвел в дом, приказав:
- Беги-ка к маме!
А сам вернулся в операционную.
Вероятно, я был очень бледен, потому что мистер Гарретт испуганно спросил:
- Он не расшибся?
- Нет-нет. По видимому, все обошлось. Прошу прощения, что я убежал. Мне следовало бы...
Мистер Гарретт погладил меня ладонью по плечу.
- Ну, что вы, мистер Хэрриот! У меня же у самого есть дети. И тут он произнес слова, навеки запечатлевшиеся в моем сердце. - Чтоб быть родителем, нужно иметь железные нервы.
За чаем я наблюдал, как мой сын, кончив уписывать яичницу на поджаренном хлебце, принялся щедро намазывать солидный ломоть сливовым джемом. Ну, слава богу, его выходка обошлась без печальных последствий, но прочесть ему нотацию я был обязан.
- Вот, что, молодой человек, - начал я, - ты ведешь себя очень плохо. Сколько раз я повторял тебе, чтобы ты не смел лазить по глицинии.
Джимми вгрызся в хлеб с джемом, глядя на меня без тени раскаяния или смущения. Бесспорно, в моей натуре есть что-то от старой наседки, и за многие годы они с Роэи - моей дочкой, когда она достаточно подросла, - прекрасно это уловили и завели обескураживающую привычку непочтительно квохтать в ответ на мои заботливее наставления. И тогда за чаем я понял, что Джимми никакими самыми убедительными тирадами не пронять.