Через распахнутую дверь кот медленно вошел в родную, несколько недель назад еще уютную кухню, втянул запах пустоты и пыли, подошел к холодной, с облупившейся побелкой печи и ткнулся в нее носом. Печь была чужой, остывшей. Распахнутая дверца доверчиво показывала все секреты, не успевшие сгореть в последнем пламени. Старые документы, обрывки газет, то, что его хозяйка навсегда решила оставить здесь, а не брать с собой в новую жизнь.
Возле стены, на обычном месте, стояла тарелка с водой, рядом застывшей горкой высилась холодная, покрывшаяся обветренной пленкой, каша. Кот стал жадно пить воду, раздумывая, вернется ли за ним хозяйка, а если вернется, то когда. Кашу брезгливо тронул лапой и отошел. Задумчиво полежал возле холодной печи, чихнул, попав лапой в рассыпанную золу, устало поднялся и побрел прощаться с домом. Недолго постоял в дверях пустой хозяйкиной комнаты, рассматривая огромный, почти под потолок, рассохшийся старый шкаф, громадой высившийся возле стены, и вспомнил, как котенком любил прятаться в его темных недрах, а услышав шаркающие звуки хозяйской походки, - выпрыгивать и хватать хозяйку за ноги. Хозяйка охала и ругалась, а он, вздыбив шерсть и задрав свой маленький, но гордо стоявший хвостик, весело носился возле нее кругами.
Кот вздохнул и огляделся. Пустые окна без занавесок, скрипучий старыми досками пол, ветер, задувающий в открытую форточку, - все навевало уныние. Кот не ощущал ничьего присутствия, как это было, когда они здесь жили с хозяйкой, и понял, что душа дома, если она у него была, давно покинула эти старые бревенчатые стены.
Осторожно минуя битое стекло и разбросанный мусор, кот обошел остальные комнаты, довольно замечая свои, оставленные острыми когтями, отметины. Эти глубокие и длинные царапины на полу и на стенках шкафа наполняли его гордостью. Они рассказывали историю его жизни, о том, как он рос и мужал. С первого дня, когда хозяин принес серый, возмущенно пищащий комочек, и до сегодняшнего, последнего, эти отметины, словно рисунки первобытных людей, были понятны любому внимательному человеку и зверю.
Кот решил не подниматься на чердак, потому что прекрасно помнил его. Сухие связки травы, сломанные детские игрушки, прочитанные книжки, густая пыль, покрывавшая каждый предмет. Унылая серая паутина, сплетенная сонным хмурым пауком, тусклое оконце, через которое в летние дни пробивался тонкий солнечный луч, который кот так любил трогать лапой.
Дети разъехались, забыв свои книжки и игрушки, умер любимый хозяин, его жена убрала лестницу, и одинокий летний луч тщетно искал и не мог найти своего товарища по играм.
Кот еще раз оглядел пустое жилище. Когда-то оно казалось ему прекрасным дворцом, куда радостно возвращаться и где тебя всегда накормят, приласкают, поворчат, но где тебе рады. Сегодняшний дом напоминал скрюченного вечными болезнями и никому не нужного старика, пусть и прожившего насыщенную жизнь, но уже забывшего даже свое имя.
Если бы кот был человеком, он бы сказал дому «спасибо», но он был всего лишь кот, поэтому просто сел на деревянный пол, задумчиво почесал за ухом, рассеянно лизнул лапу и направился к выходу.
Дома не было, хозяйка исчезла, нужно было решать, что делать дальше, и после некоторого раздумья кот направился вниз по улице. Быстро, стараясь не смотреть в мертвые окна, пробежал несколько таких же готовых к сносу домов и остановился возле маленького, покосившегося, больше похожего на сарай, домишки. Скрипучая, висевшая на одной петле калитка была распахнута, но чуткий, со свежей царапиной нос уловил запах еды, собаки и мужчины. Кот гордо расправил грудь, тронул лапой приветственно скрипнувшую калитку, добежал до дома и постучал в низкое, почти у самой земли, оконце, для верности протрубив громкое и требовательное: «Миау!».
Через минуту его услышали, раздалось старческое негромкое покашливание, потом хриплое чертыханье. В темной кухоньке, куда выходило окошко, затрепетал огонек свечи, и кот подбежал к старой, выкрашенной коричневой краской двери, нетерпеливо глядя на медную, когда-то блестевшую, а сейчас поблекшую, едва державшуюся на одном гвозде, дверную ручку.
Загромыхал засов, и старик, одетый в старый с прорехами пиджак, похожий на разбуженного домового, крепко обхвативший пальцами свечу, увидев кота, радостно воскликнул: «Василий! Здорово тебе. Вернулся все-таки! Ну, давай, давай, забегай быстрей. Не лето на дворе».
Василий шустро прошмыгнул между ног хозяина дома и, забежав в крохотную, натопленную кухню, с удовольствием растянулся на старом собачьем коврике возле стены. Тут же ему в бок ткнулся влажный нос. Маленькая, черная с белым пятном на груди собачонка, такая же старая, как и ее хозяин и их покосившийся дом, начала радостно вылизывать ему уши. Кот, барственно развалясь на чужой подстилке, принимал ее восторженные лобзания со снисходительной важностью. В доме было полутемно, но это не мешало ему разглядывать такую родную, пусть и убогую, обстановку. Старик и кот были друзьями, и Василий частенько захаживал сюда в гости. Играл с собачкой Мартой, принимал угощения, иногда оставался на ночь. Старик был другом его умершего хозяина. А, значит, и его другом.